[-Alu-]

Доброго времени суток, дорогие сообщники!

И сегодняшняя пятничная подборка будет посвящена художнице, которую вы все прекрасно знаете, - 高遠 (также известной как Ag).

Прежде всего хочется сказать, что у нее имеется свой собственный сайт. Так что, кто желает, мониторьте и его тоже, а не только страничку на пиксиве)

Те, кто не знаком с работами Ag, - чрезвычайно талантливые люди. Не наткнуться на какие-то перезаливы ее артов на том же зарочане - это надо исхитриться. Кроме того, Ag единственная из художниц, кто все еще продолжает рисовать по РуПру с какой-то, черт подери... регулярностью? ИМХО. Автор работоспособен, и это очень приятно.
Хотя кому-то может ее стиль показаться несколько специфичным, мне лично ее тяготение к реальности в плане анатомии очень даже импонирует (хотя мое мнение все равно никого не... волнует, мягко говоря XD). Хотя некоторые ее арты так и подталкивают задать ряд вопросов, как то: что делать? Что курил автор? Лолшто?! Но все мы знаем, что японская трава - самая забойная : ) За объяснение, вероятно, сойдет.
Насколько я помню, на додзиках ее не ловили. Либо они были анонсированы и проданы, а сканов нема, лол. Но стрипов есть. Их не может не есть. Но совсем немного.

Резюмируя: очень стоящий, известный и работоспособный автор с легко узнаваемым стилем рисовки. И мы все должны сказать ей спасибо за то, что у нас есть такие потрясающие работы, которые, как я думаю, вы еще раз просмотрите и без моих комментариев)

Вопрос: Спасибоговоряшка для ленивых

1. Спасибо!		17	(100%)
Всего:		17

@темы: fanart, что-то интересненькое

---

[-Alu-]

Уже давно мне хотелось начать толкать наше уютное, поросшее паутиной сообщество, и вот мне в голову пришла мысль о ежепятничных подборках тематического контента. Надеюсь, что у меня будет хватать сил и времени, ибо всяких интересностей много, и хотелось бы их как-то систематизировать.

--------------------------

Все использованные материалы принадлежат упомянутому ниже автору. Мои только восхищенные вздохи (на которые я вас прошу не обращать внимания ).

И сегодня, в нашу первую тематическую пятницу, мне бы хотелось поделиться с вами такой прекрасной ходожницей, как いとい (Итои).

Человек этот прославился, на мой взгляд, своими MAD-ами, которые гуляют по ютубам, днявочкам и активно лайкаются всеми рупрушниками.
Самой известной работой является, конечно, Кантарелла.

Трек вокалоидный; KAITO - Сantarella, если вдруг кто не знает)

Второй уже менее известной, как мне кажется, является ее работа Magnet. Совершенно шикарнейшая вещь, к счастью, не разошедшаяся ширпотребом по ютубам. Мне, лично, она нравится куда больше, чем менее аккуратно нарисованная Кантарелла.
Трек тоже вокалоидный; Hatsune Miku & Megurine Luka - Мagnet, если опять-таки кто-то не в курсе)

Второе, что выделяет Итои из прочих японских художников, являющихся нашими братьями-шипперами, - просто невногудолбенное количество стрипов. Они превалируют перед законченными артами и скетчами. Причем, насколько я поняла, все эти стрипы... объединены одной сюжетной линией и могут претендовать, будучи собранными в комплект, на звание полноценного додзика.

Более я ничего говорить не буду, ибо лучше всего об этой прекрасной художнице расскажут ее работы. От себя, если позволите, осмелюсь отметить, что это моя любимая художница, информацию о которой я отрываю от сердца (пусть она и довольно известна, я более чем уверена, что все равно найдутся те, кто о ней слышит впервые).
Надеюсь, что среди вас найдутся те, кто разделит мою к Итои любовь)


Всем спасибо за внимание! Оставайтесь с нами, ибо впереди у нас еще много всего интересного!

Вопрос: Спасибоговоряшка для ленивых

1. Спасибо!		20	(100%)
Всего:		20

@темы: fanart, video, что-то интересненькое

---

[Mrs. Ptaxa]

Название: Солнечное сердце.
Автор: Mrs. Птаха
Бета: отсутствует, увы.
Персонажи: Россия/Пруссия.
Рейтинг: PG-13.
Жанр: Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, Психология, Философия, Songfic.
Предупреждения: ООС, Смерть персонажа.
Состояние: закончен.
Дисклеймер: отказываюсь от каких-либо притязаний на персонажей.
От автора: Писалось под песню Origa - Полюшко-поле.

Громко захлопнулась массивная деревянная дверь, и Россия, прислонившись к ней спиной, прикрыл глаза. На сердце вновь начинала распускаться алым цветом старая рана, будто самые дорогие в мире глаза искоса наблюдали за ним… Больно. Причем боль какая-то мертвая, слишком непривычная. Словно из души вырвали кусок и, истекая кровью, она погибала. Медленно, степенно, но неуклонно. По щекам невольно потекли слезы, когда мутный взгляд лиловых глаз наткнулся на одиноко стоящий в хрустальной вазе подсолнух. Самый любимый цветок России. Самая ценная вещь, вобравшая в себя частичку души и воспоминаний.

Воспоминаний теплых, безумно родных, бьющих по сердцу сильнее плети с шипами…


POV Ивана.


- Эй, Гил, иди сюда! – я улыбаюсь и жестом приглашаю Пруссию присоединиться. Тот стоит в паре метров от меня, излучая раздражение и недовольство. На мои слова Гилберт лишь фыркает и скрещивает руки на груди.

- Еще чего, я не совсем из ума выжил, чтобы, как идиот, бегать по полянке и рвать цветы, - язвительность в голосе с достоинством поднялась до отметки 12, по десятибалльной шкале.

- Да ладно тебе, не будь занудой, - вновь улыбаюсь, вдыхая опьяняющий аромат солнца, тепла и земли. Мой любимых запах.

- Ну-ну, - Гил скептически приподнимает бровь, наблюдая, как я, прикрыв глаза, склоняюсь к подсолнуху. Однако от меня не ускользнула заинтересованность, лишь на мгновение промелькнувшая в ярких алых глазах.

- Хочешь? – радостно спрашиваю я и протягиваю Пруссии цветок.

Он гордо отворачивается, всем видом демонстрируя, что от своих слов не отступит. Потревоженная нежность внезапно колыхнулась в моем сердце. Гилберт бывает таким милым, когда упрямится, даже несмотря на неправильность, а порою и абсурдность своих действий. Большой ребенок, и этим все сказано.

Быстро, но в то же время бесшумно ступая по мягкой траве, преодолеваю расстояние между нами. Обнимаю Пруссию за талию, осторожно прижимая спиной к себе. Гилберт, явно не ожидавший такого поворота событий, дернулся, но я держал крепко.

- Брагинский, совсем крыша поехала? – немец предпринимал бесполезные попытки вырваться, на что я лишь улыбался, мысленно сравнивая Пруссию с диким котенком. Такой же свободолюбивый и агрессивный. А если приручить?..

- Возьми, - снова протягиваю пруссу цветок. Тот, явно назло, отпихивает его от себя, а мне становится всё веселее.

- Упрямец, – не размыкая объятий, выдыхаю Пруссии в шею и закрываю глаза. Гилберт замирает. Не знаю, сколько мы так простояли. Может минуту, а может целый час. Но у меня на душе было так хорошо и светло, что о таком эфемерном понятии как время, хотелось думать меньше всего…

- Подсолнухи пахнут солнцем, - внезапно нарушил тишину прусс, а я удивленно распахнул глаза. Скулы Гилберта порозовели, и он отвел от меня взгляд. – Как и ты.

Губы вновь растянулись в широкой улыбке, и я спрятал лицо в пепельных волосах. Жадно вдохнул и… потянул Пруссию на себя, в результате чего мы оба повалились на траву. Гилберт ловко перевернулся и уперся руками мне в грудь.

- Ты дурак, Брагинский, - обреченно покачал головой Байльшмидт. Я тихо рассмеялся и вновь притянул Гилберта к себе, на этот раз для мимолетного поцелуя…


Конец POV.


Иван машинально коснулся своих губ, вспоминая сладость прикосновения. Сердце пропустило удар, и Брагинский начал часто дышать. Боль оглушила, затуманила сознание. Картинка перед глазами стала нечеткой, тело пронзила внезапная слабость. Россия плавно сползал по двери, пока в итоге обессиленно не рухнул на пол.


POV Ивана.


Я прислонился к дверному косяку и наблюдал за читающим какую-то книгу пруссом. Опять про войну, скорее всего. Шкаф, стоящий рядом со входом очень удачно скрывал меня от его глаз, поэтому я не боялся быть обнаруженным. Гилберт сосредоточенно наморщил лоб и свел изящные белые брови, алые глаза лениво перебегали со строчки на строчку, тонкая рука подпирала подбородок. Пруссия не переворачивал страницу, иногда его взгляд застывал, будто мыслями он был где-то очень далеко. Я непроизвольно залюбовался представшей моим глазам картине. Вообще, я не хотел подглядывать, лишь проходил мимо, но не удержался, остановился. И вот уже не меньше получаса наблюдал за Пруссией, не желая покидать его. Вдруг Гилберт устало вздохнул и захлопнул книгу. Нервным жестом кинул ее на стол и потер виски.

- Невозможно сосредоточиться… - раздраженно произнес прусс и повернул голову. Его взгляд стал расслабленным, почти добрым, а уголки рта поползли вверх в подобие улыбки. «Что такое?» - с любопытством подумал я, забыв про осторожность и чуть выходя вперед. Но случайно задел локтем угловую тумбу, из-за чего стоявшая на ней рамка с фотографией упала. Причем, упала весьма громко, в ничем не нарушаемой до этого тишине. Пруссия резко повернул голову в мою сторону, на источник шума.

Я понял, куда секунду назад был направлен взгляд Гилберта и был приятно удивлен. Одиноко стоящий в хрустальной вазе подсолнух резал глаз невольного зрителя, разрушая гармонию бежево-белых тонов комнаты. «Ну надо же». Я, не обращая внимания на опешившего прусса, подошел к цветку и аккуратно коснулся желтых лепестков, будто вбирая в себя их солнечную энергию. Краем глаза заметил, как Пруссия покраснел и, схватив только что брошенную книгу, спешно прикрыл ей лицо, стараясь не выдавать своего смущения. Сцена, свидетелем которой я стал, была слишком личной, почти интимной. Словно прямой контакт с душой. А мало кому понравится, когда в его потаённые уголки сознания так бесцеремонно вторгаются. Но улыбка от такого умилительного зрелища, как смущенный Гилберт, уже начавшая расцветать на моих устах, резко погасла. Я вспомнил, куда направлялся, и какой разговор меня там ждал.

Сев рядом с Пруссией на диван, я нежно коснулся его щеки, поймав при этом полный удивления и ярости взгляд. Но руку я не убрал, а наоборот, запустил пальцы в светлые, почти белые волосы, бережно их перебирая. Гилберт смотрел зло и недоверчиво, но молчал и не отстранялся, видно почувствовав резкую перемену в моем настроении.

- Гил… - нерешительно начал я, подбирая каждое слово, чтобы смягчить удар. – Ты… ты же теперь часть меня, да?

В глазах Пруссии мелькнуло удивление, но он, несмотря на свое замешательство, лишь ухмыльнулся:

- Как-то двусмысленно твоя фраза звучит, не находишь?

Я усмехнулся в ответ. Гилберт был напряжен куда больше, чем могло бы показаться со стороны. И я не мог не чувствовать этого. За столько лет нашего знакомства, во вражде ли или в перемирии, мы всегда понимали друг друга с одного взгляда, слова, прикосновения. Прусс видел мою скрытую боль, я ощущал всем своим существом его страх. Да, даже Великому Пруссии бывает страшно. Он догадывался, что я хотел сказать.

- Ты уже не страна. Пока есть официальные документы ты существуешь, но… Только пока.

Я выдохнул. Говорить это в лицо товарищу, другу, ставшему почти родным братом, было непосильно тяжело. А смотреть на улыбающегося после моих слов Гилберта еще тяжелее. Улыбка являлась печатью покорности: прусс принимал свою судьбу и давно смирился с ней, хотя и ни за что не признался бы. Сердце судорожно сжалось.

- Не притворяйся! – не знаю, откуда во мне появилась эта злость, - Если тебе больно – плачь, плохо – скажи, хватит воображать себя незнамо кем!

Пруссия удивленно на меня воззрился, на пару минут даже дар речи потерял. Я и сам не понимал, что творилось в моей душе, не понимал своей слепой ярости. Может быть, всему виной были отчаяние, объявшее в тот момент мою душу и, заполняющая все вокруг, его сестра - безысходность? Как знать…

Из невеселых раздумий меня вывели холодные тонкие пальцы, нежно коснувшиеся моего лба, затем скулы, спустившиеся к подбородку и очерчивающие его профиль.
- Все в порядке, Вань, - снова эта спокойная улыбка. – Ты позволишь мне попрощаться с братом?

Я лишь подавленно кивнул, скрывая под челкой непрошеные слезы.


Конец POV.


Россия сидел на полу, обняв руками колени и уткнувшись в них лицом. Сейчас, если бы кто-то из стран заглянул в его кабинет, то наверняка не поверил бы своим глазам, или вовсе потерял сознание от шока, увидев подавленного и убитого Ивана. «Неужели это тот самый вечно веселый и беззаботный Брагинский?» - подумали бы они. Но, да, это действительно был он. Наивный и жизнерадостный Россия. Который, как любое другое живое существо, умел чувствовать. Только почему-то все об этом как-то забыли…

И бездонная боль, и неизлечимая грусть, и бесконечное отчаяние, и удушливая вина не были чужды Ивану. А любовь? Какая у него была любовь? Чистая, искренняя, не опороченная земными страстями, почти святая. Ведь в его груди билось два сердца, которые в своем подобии слились в одно. Большое и пламенное, горячее до незаживающих ожогов.


POV Ивана.


Я не смущался плакать. Ведь никто, кроме Гилберта, не увидит моей слабости. А он уже…уже…

Я жадно целовал дорогое лицо, вдыхал родной аромат, наслаждался последними крохами тепла умирающего тела. Пруссия слабо пытался оттолкнуть меня, но это была больше показная гордость, нежели его искреннее желание. Я прекрасно понимал чувства Гилберта, поэтому лишь крепче сжимал друга в объятиях.

Времени так мало. Постоянно тянувшее слишком долго, утомительно, смертельно долго, оно начало утекать сквозь пальцы, как вода. Не поймаешь, не остановишь, не изменишь. Лишь воспоминания… Времени нет.

Гилберт хрипло закашлялся, на его лбу выступили капли пота. Он боролся. Боролся за последние минуты своей жизни. Я аккуратно стер кончиками пальцев выступившую влагу, а затем осторожно погладил прусса по голове.

- Вань… - Гилберту было нелегко находиться в сознании, чего уж про разговоры…

- Да? – тут же отозвался я.

- Я хочу… - снова приступ кашля. Слезы от боли и напряжения заструились по щекам Пруссии, но он упорно продолжил. – Оставить мое сердце… у тебя.

Гилберт, приложив значительные усилия, улыбнулся.

- Что?

Я непонимающе, почти испуганно смотрел на Гилберта, когда он приложил руку к груди и несильно сжал грубую ткань военной формы. Затем прусс выдохнул и внезапно расслабился. Ладонь прошла сквозь одежду и кожу, и я заметил исходящее от Пруссии свечение. Сначала оно было слабым и рассеянным, но постепенно становилось все ярче и концентрировалось на груди у Гилберта, с левой стороны.

Я пораженно распахнул глаза. В руке прусса действительно пульсировало и горело живым огнем сердце. Кровь капала на одежду и лицо Пруссии, когда он подносил его ко мне. Движения Гилберта были медленным, тяжелыми, ладони резко похолодели, а сам он побледнел.

- Гил, неужели теперь… - я проглотил последнее слово, не в силах озвучить этот приговор… «Конец».

Конец всему. Нашей странной дружбе и многолетней, ставшей уже привычкой ненависти. Беспокойному миру и необъяснимому притяжению. Когда Всевышний успел провести последнюю черту, разделяющую нас?

- Глупый… - тихо прошептал Гилберт и ударил меня в грудь, вживляя сердце. Я чувствовал, как внутри борются за право «жить» две сущности. Два органа с одним предназначением обгоняли друг друга в ударах, причиняя телу нежеланную боль. Но, секунда за секундой, и ритм приходил в норму. Сердца сливались друг с другом, сплетались, поглощая соперника, становясь единым целым. Неразрывным и вечным. Как мы с тобой, да, Гил?..

- Я всегда буду рядом… - из последних сил Пруссия притянул меня за волосы к себе и поцеловал. Я ответил на прикосновение губ, забирая последние рваные вдохи и уходящую жизнь. Слезы текли по моим щекам непослушным потоком, новое сердце готово было вновь распасться на части от боли. Когда прусс, улыбаясь, навсегда закрыл глаза, я, в отчаянии, будто безумец, начал трясти его за плечи:

-Нет, Гилберт, ты не можешь умереть! Не можешь, ведь я... Я…люблю тебя… - конец фразы я произнес совсем тихо, утыкаясь в шею своему любимому врагу. Я ведь никогда не говорил ему этого…

Конец POV.

Беззвучные рыдания сотрясали могучее тело Ивана, но он улыбался. Что-то безумное, ненормальное было в этой улыбке. Но сумасшествие делило сознание русского с совершенной нежностью, что спокойным пламенем горела в потемневших аметистовых глазах. Да, Россия не рассказывал Гилберту, как тот был ему дорог. Просто не было необходимости. Их души связаны невидимой нитью, которую не смогла разорвать даже смерть. Воспоминания вечно будут храниться на книжной полке, в старых фотографиях и дневниках. Чувства, словно драгоценные сокровища, будут спрятаны в шкатулке на самом дне сердца…

Они всегда вместе, пусть и не рядом. Бесплотный дух, иногда приходящий во снах, не заменит человеческого тепла, но будет бережно заполнять зияющую пустоту в душе. Если умрет Иван, погибнет и Гилберт. Россия не может допустить этого, поэтому заставит себя жить дальше, жить и дарить окружающим свой свет и доброту. Как любимый цветок, до сих пор стоящий в вазе на рабочем столе. Как солнце, которое, несмотря на затмение, снова появится на небосклоне.

@темы: Россия/Пруссия, PG-13, fanfiction

---

[Ayranta]

Название: Каратель
Автор: Ayranta
Персонажи (Пейринг): Россия/Пруссия
Рейтинг: PG-13
Жанр: Слэш (яой), Флафф, Даркфик, Hurt/comfort, AU
Состояние: закончен
Дисклеймер: отказываюсь от каких-либо притязаний на персонажей.
От автора: Где-то до половины этого рассказа вдохновение пилило и подгоняло, дальше мы с ним расстались. Может, хотела бы ещё что-то написать или исправить, но нет ни сил, ни желания. Больная голова отказывается думать, что было дальше. Муз вернулся на последнем абзаце, но пояснять что-либо не захотел. Спасибо, что читали)

Читать

«... по сообщениям Скотланд Ярда, убийца королевской четы так и не найден. Принц Октавиан, единственный наследник престола от комментариев отказывается, но нашим корреспондентам удалось узнать, что Королева Брианна и Король Карл были найдены мёртвыми без каких-либо признаков постороннего вмешательства, всё указывает на самоубийство, но точно так же, неделей раньше были найдены все члены парламента Франции. Что это — волна самоубийств, захватывающая мир или явление нового безжалостного убийцы?!.»
Артур в раздражении откинул газету, что-то прошипев сквозь стиснутые зубы. Господи, неужели снова?! Только Карателя не хватало! Двадцать третий век, век технологий и продажности. Ничего уже святого не осталось у людей. Как когда-то до этого в Риме, Египте, у Майя... цивилизации древности прогнили до основания, почти погубили сами себя, но добивал их именно Он — тот, кто не пожалеет никого, очистит «кровь» наций несмотря ни на что. Но, как же больно это было. Всегда. С чего Ему объявляться именно сейчас, почти полтысячелетия спустя?! Но больше всего Артура заботил другой вопрос — кем же на этот раз окажется это чудовище. Сердце чувствовало — время затишья прошло. Глубоко вздохнув, Англия заставил себя успокоиться и стиснул зубы от внезапной ноющей боли в груди. Началось. Уже не остановишь.

***

Заседание БД проходило в гробовой тишине. Точнее, Альфред пытался донести до странно спокойных стран своё беспокойство, поглощавшую его панику, но ответа так и не добился — все словно воды в рот набрали. Джонс задохнулся было от возмущения, но подавился воздухом, повстречавшись с полубезумным взглядом бывшего опекуна. Казалось, ещё одно слово и от Фреда останется только мокрое место. Но Америка не носил бы «гордое» имя героя, если бы не смотрел опасности в лицо.
- Может мне хоть кто-нибудь объяснить, что происходит с вами всеми?! Повсюду загадочные смерти, болезни и аварии, а вам хоть бы что, да...
- Нами, - наконец Артур отмер и прекратил задумчиво помешивать давно остывший чай. Вздохнув, англичанин поморщился. Что за ребёнок! Несносная личность, однако.
- Что, прости?! - воспрявший духом парень тут же подскочил, столкнув хрупкий фарфор на пол. Звук разбившейся вдребезги чашки из раритетного сервиза англичанина, будто развеял чары злой колдуньи. Страны медленно отмирали, но говорить никто не решался. Артур вздохнул. Что ж, вечно ему всю грязную работу делать...
- Нами, Альфред. И ты, и твой брат относятся ко всему происходящему не меньше, чем мы. Другое дело, что вы это переживаете впервые. Помолчи хоть раз в жизни и всё узнаешь, - усталый, почти умоляющий голос Керкланда возымел нужный эффект. Отвернувшись от бывшей колонии, мужчина продолжил, обращаясь уже ко всем присутствующим. - Спокойное время закончилось, господа, как я вижу, вы тоже заметили возвращение Карателя.
- Кого?
- Альфред, заткнись, ару! - Китай неодобрительно зыркнул на своего ставленника и негодующе покачал головой — что за молодёжь пошла... - Если не хочешь подохнуть, просто слушай, ару!
- Каратель, mon cher, виновен в крахе всех великих цивилизаций, что пришли к пику своего развития и, одновременно, развратились.
- Он очищает кровь наций, людям остаётся только вспомнить о праведности, он не даёт другого выбора, кроме смерти. Его действия очень болезненны для наций, некоторых это может убить, - Артур скосил глаза на русского, извечная улыбка которого и не думала сходить с губ. В отличие от глаз, губы Брагинского всегда улыбались. Уж кто-кто, а он должен был чувствовать приближающееся испытание. А хотя... он пережил слишком многое и всем доказал, что умрёт он только после их всех вместе взятых. Чудище под личиной прекрасного принца. Впрочем, так думают далеко не все — и Людвиг, и Бонфуа с Карьедо и Варгасом его поддерживали целиком и полностью. Англичанин никогда не понимал этой привязанности к русскому.
Жаль, что сейчас они все в одной лодке и обвинить этого тирана не в чем.
- Я спасу всех от этого маньяка! Я же герой!!!
- Америка-сан, как бы вам ни хотелось, вы не сможете причинить Карателю вреда. Он не человек и больше не страна. Он — призрак прошлого. Страна, которой уже не существует. Жажда мести и крови. Он теперь — наш кукловод. Его действиям невозможно противостоять.
- Япония, да с чего ты это всё взял?! Не будь пессимистом!
- Последний раз Каратель появлялся до вашего с Мэтью появления, Альфред, но все остальные не раз чувствовали на себе влияние Карателя. Япония тогда едва выжил. Хотя, зачем тебе углубляться в чужую историю, тебе хватает и своей. Мальчишка... - голос Карьедо потерял обычно спокойные нотки и сейчас стал почти яростным. В мужчине словно проснулся тот безжалостный воитель, что уже давно исчез в пучине времени. Франциск сложил руки в замок и опустил на них подбородок. Его эта ситуация начинала забавлять. Как же всё-таки этот юнец глуп... силён и глуп. Самомнение так и прёт, думать о других не надо... Все когда-то чувствовали собственное всесилие, упивались властью. Но все они выросли, стали мудры... Альфред и его дорогой Матьё появились в слишком спокойное время, чтобы повзрослеть. Может, появление Карателя не так уж и ужасно. Этому миру давно требовалось исцеление, пусть и такое жестокое.
- Mon ami, кажется, мы зря надеялись, что он больше не вернётся и молчали, - француз мурлыкал, улыбаясь как кот, объевшийся сметаны. Лицо Артура побагровело. Некоторых время меняет. Иные остаются неизменными вечность.
- Заткнись, чёртов виносос! Не твоего ума дело!
- Такое ощущение, что вы все только счастливы его появлению... - обиженно пробурчал Джонс, готовясь сесть в тёмный уголок и рвать бумажки. По меркам стран, он был ещё совсем ребёнком, в крайнем случае — взбалмошным подростком, не больше. Обида невольно топила.
- Ве~
- В какой-то степени так и есть, - дав увесистый подзатыльник Венециано, Людвиг значительно поправил очки на носу и продолжил, так и пыша и энтузиазмом. - Каратель уничтожает ту гнилостность, что переполняет нации. Смена крови со старой на новую. Дикая боль, но приносит облегчение.
- Вы психи! А если придётся пожертвовать большей частью народа?! Если это убьёт?!
- Иногда лучше перебить половину, чем сгнить заживо... - Мэтт скромно опустил глаза. Врожденная стеснительность и незаметность за века чуть повыветрелись, но не настолько, чтобы сделать Уильямса похожим на брата. Совсем разные они. Большой жестокий ребёнок Альфред и скромный интеллигент Мэтью. Жизнь нехорошо пошутила над ними, но кто это теперь исправит.
- И ты с ними согласен?! - взвыв, мальчишка надулся и прекратил участие в обсуждение. Окружающие должны были его постоянно хвалить или же у Джонса всё валилось из рук. Избалованный мальчишка, которого недолюбили в детстве. Знакомое чувство одиночества неприятно накрыло когтистой лапой сердце. Сколько себя не уверяй, а всё равно вытравить ощущение беспомощности не удалось. Как же Фред завидовал брату — Франциск не бросал воспитанника, до сих пор был для него отцом, в отличие от Артура...
«Интересно, кто из «древних» стран вернётся с того света или куда мы там уходим?» - Джонс поднял глаза к потолку. Спокойствие накатывало волнами, приходило любопытство, заглядывал страх. Но, больше, похоже, никто не боится, значит и он не должен. Ведь он — герой.

***

Тихий шорох где-то совсем рядом. Кто-то неслышно перемещается по комнате, легко избегая препятствий. Но всё равно столкнулся с чем-то. Он никогда не понимал этого придурка, не знал, о чём он думает. Столько лет прошло. Нечестно. Изменения не должны были его затронуть. Карателю не следовало уходить. Но ничего, гниль быстро исчезнет, этот идиот вернётся, станет таким как прежде. Да, всё станет таким, как прежде. Каратель довольно улыбнулся, едва прикасаясь к груди спящего. Он совсем забыл, что прошлое никогда не возвращается, но кому это было нужно?!

Джонс поморщился от покалывания в сердце. Неделю назад слёг Артур. Прямо во время очередного саммита мужчина дёрнулся и, закашлявшись, пошатнулся. Подоспевший Франциск подхватил теряющего сознание англичанина, его била сильная дрожь.
На следующий день Артур был бледен и неловок. Как бумажный человечек тускл и безжизнен. С ужасом Альфред следил за «очищением» своего опекуна. Неужели это и его ждёт?! В кои-то веки, сунув нос в дела Артура, Джонс почувствовал, как волосы на затылке начали шевелиться. Почти три века прошло с окончания войны с Осью, а мир лишь больше погряз в подлости и обмане. Продажность стала нормой, а сами люди зажрались и обленились настолько, что даже страны неприязненно морщились при упоминании собственного народа. Экологичное топливо, безвредная техника. Появление первых биосинтетических имплантатов и магнитные машины, скользящие по воздуху над землёй. Окружающую среду почти удалось спасти, но растущее население планеты заполонило почти все уголки живой природы. Уровень мирового океана остался прежним, а холода только отступили. Мир будто переродился. В отличие от людей. Альфред лишь надеялся, что ему будет не очень больно. Не так, как Артуру, но понял, что надеется зря: Артур слег, после смерти своего парламента. Каратель ещё не принялся за обычных людей.
Интернет — новая, усовершенствованная его версия, ВОИ-342 работала исправнее предыдущих версий.
«Разборки бизнесменов во Франции продолжаются. Среди мирного населения жертв пока нет...»
«Глава одной из мафиозных группировок разбился на самолёте, не долетев до Венеции каких-то полкилометра... загадочные смерти случайных людей продолжаются...»
«Засуха в Испании, возможно, станет самой губительной за многие столетия... Нехватка еды обусловила большие внешние долги...»
«Землетрясения в Японии унесло жизни тысяч человек. Президент отказывается от комментариев... поступила просьба к российскому правительству... дни Японии сочтены или у островного государства настала пора кардинальных перемен?!.»
«Эпидемия гриппа подкосила китайскую императорскую семью и их приближённых. Медики разводят руками, вакцина пока не изготовлена...»
«Россия полностью отказывается от АЭС после трагедии в Свободной Республике Казахстан. Число жертв превысило порог в сто тысяч... волнения в стране усиливаются — на месте трагедии проходил съезд глав областей, на котором присутствовал и президент... Правящую партию преследуют несчастные случаи, подозреваемых пока нет...»
Альфред устало откинулся на стуле. И это ведь ещё не всё. Извержения вулканов, жестокие нападения, наводнения... казалось, кто-то проклял весь мир. Тогда, два века назад тоже было такое чувство, но сейчас перед ним были «голые» факты — тогда всё было прекрасно. Что же будет дальше?!
Альфред сам себе боялся признаться в том, как сильно он рад, что его, в отличие от брата и остальных, «это» ещё не коснулось — у Мэтта бушевала тропическая лихорадка. Название болезни Джонс, конечно, не запомнил.
Самое сладкое всегда оставляют на потом. Джонс не хотел боли, не хотел страдать, но догадывался, что ему придётся так же плохо, как и другим. Артур говорил, что это похоже на тысячи иголок, впивающихся во всё тело снаружи и внутри. Начиная от сердца, боль расползается по всему телу и становится всё сильнее и сильнее. Отступая едва ли на полдня.
Альфред боялся, что, несмотря на то, как хороша его страна, ему достанется больше. Джонс догадывался, насколько картоны его ценности и лозунги.

Рука дрогнула, расплёскивая воду из стакана. Выругавшись, мужчина сдавленно охнул. Не стоило пренебрегать приёмами обезболивающего — у него не было той роскоши, что давала Артуру возможность отойти от дел хоть ненадолго. Боль скручивала, воздух был почти раскаленным, перед глазами всё плыло. Залпом выпив пригоршню таблеток, мужчина едва поморщился. Никто не должен видеть, насколько он ослаб. От этого только проблемы.

***

Италия грустно вздохнул. Он уже и забыть успел, как это неприятно. Карателя он видел один раз, в дремучем году. И тогда его едва задело, всё обошлось. Тогда. Сейчас же он вынужден был передвигаться с помощью почти ненавистной уже коляски. Ноги не держали, да и вообще отказывались двигаться. Нервное.
Варгасу хотелось бы поплакаться в чью-нибудь жилетку, получить порцию утешения и снова порхать, как мотылёк над цветами, но утешать было некому. Последний век рядом с ним был замечательный парень, рядом с которым всегда было так хорошо и тепло... жаль, сейчас у Мэтта всё и без него плохо. Чудовищные последствия эпидемии. А ведь это ещё начало — ни у кого ещё не наступил критический момент, когда хочется грызть камни, а дыханье покидает тело. Было страшно, было больно, было невозможно. Но наступал следующий день, и приходило понимание — раньше было лучше.

Поздняя ночь вступила в свои права, и только тогда Каратель мог вздохнуть с облегчением — ему не хотелось приходить, пока его нелучшая часть бодрствовала. Осторожно присев на край кровати, Каратель невольно залюбовался своей работой — спутанные волосы, тяжёлое, рваное дыхание, судорожно вцепившиеся в простынь руки. Такой беспомощный и жалкий, но всё равно опасный и упрямый. Никогда не сдастся и о помощи не попросит. Даже не гордость.
Лучшее творение и не вздрогнуло, когда прохладные губы коснулись его потрескавшихся. Каратель был более чем доволен — наконец, он получил почти материальное тело. Скоро, совсем скоро, он сможет открыться ему. Но сначала нужно разбудить то, что уже давно уснуло.

Людвиг вбежал в зал заседаний, когда все уже собрались. Несвойственная немцу медлительность объяснялась и некой заторможенностью — Крауцу всё казалось, что голова плывёт, а сам мир оказался густым киселём. Непонятно с какой стати Германию заливали дожди, прежде не оставлявшие Туманный Альбион без присмотра.
Собрание было экстренным, проходило поздней ночью и, конечно же, было обязательным.
Иван был хмур, как никогда и, казалось, отсутствовал в своём теле, оставив оболочку пустой. Рядом сидела заплаканная Наталья. Людвиг тут же подошёл к девушке, но, буквально в двух шагах от Орловской, его утянул куда-то в сторону Карьедо. Хриплым шёпотом Антонио заговорил, то и дело прерываясь на хриплый кашель.
- Ольга не выдержала. Люди сбежали, остальных эвакуировали. Её маньяка-людоеда уничтожили американцы. Выжжена почти вся земля. Они, - кивнул Тони в сторону Брагинского и Наташи, - ещё надеются, что через несколько лет Ремезина вернётся, лучше их не трогать.
Людвиг понял, что комок в горле мешает дышать. Вот и докатились. Каратель раньше так не бушевал. Крауц со страхом ждал подтверждения своей теории. И лучше бы ему ошибиться — такого монстра мир не переживёт.
Казалось, ещё полгода назад Ольга предлагала ему отведать её пирожков и сетовала на то, что у неё появился какой-то людоед. Ну, псих, такие и раньше бывали. Ничего особенного. За полгода ситуация лишь ухудшилась, девушка осунулась, но продолжала уверять, что это всё пустяки. Неделю назад на след жестокого убийцы вышли, но, как оказалось, псих был гениален...
Франциск бездумно глядел в окно. Небо затянули тучи. Что может быть хуже сегодняшнего события, мужчина не знал.

- Ай-яй-яй... стоило оставить тебя без присмотра и посмотри, чем ты стал. Смотреть тошно, - Каратель поморщился, на его выпад никто не отреагировал. Не так он себе это представлял. Создавалось ощущение, будто его обманули. Подойдя к безмолвному мужчине, носком армейского сапога, Каратель перевернул его на спину. Достав загодя приготовленный ножик, он почти нежно отодвинул рубашку у сердца, обнажая кожу. Ласково проведя рукой по тому месту, где билось сердце, Каратель сделал какое-то резкое движение рукой с зажатым в ней ножом и «тело» застонало, впрочем, не дёрнувшись. Довольно ухмыльнувшись, Каратель приник к стекающему вниз ручейку крови, как путник, нашедший источник в пустыне.
Довольно облизнувшись, мужчина вздохнул. Всё же, стоило подождать, пока этот придурок ляжет в кровать. Теперь самому тащить. Устроив едва дышащую страну на кровати, Каратель с лицемерным сочувствием поцокал языком и промокнул рану, чтобы остановить кровь. Кажется, его ждёт ещё много работы.

Дышать было нечем — кто-то с профессиональной точностью ковырялся кинжалом в ране, растравливая её ещё больше. Кровь пузырилась на губах. Мягкая улыбка противника сливалась в неясное пятно вместе с фоном. Воздуха не было, да и, судя по всему, уже не нужно было. Лишнее, совсем лишнее.
После пожарища на месте старого, прогнившего подлеска вырастают новые, благоухающие травы. Каратель всего лишь ускоряет процесс. Сильные выдержат, слабым нет места. На губах играла безумная улыбка. Огонь алых глаз полыхал совсем по-новому, волосы сверкали арктическим снегом. Он всё же обрёл настоящее тело. Осталось всего лишь представиться перед единственным, кого ему хотелось оберегать. Австрия и Венгрия снова вместе, пусть и не так, как им бы хотелось, на сегодня дел не предвидится. Слабым нет места в мире. Он это хорошо усвоил.

***

Тихий шорох в кромешной тьме кого угодно заставит понервничать, если в доме больше никого нет, а двери закрыты, но Брагинский даже не вздрогнул.
- Всё же пришёл. Я ждал тебя, - совсем обыденный тон, но за ним явно что-то скрывается. То ли еле сдерживаемая ярость, то ли щемящая нежность, надежда, то ли обречённость, ведь ничего не изменить и не вернуть. Каратель исчезает, как только его миссия заканчивается. Так к чему делать себе лишь больнее?!
Лёгкое прикосновение к плечу, ладонь скользит дальше, к свежим бинтам. Может, он и переборщил, самую чуточку. Иван вздрагивает и невольно подаётся вперёд — обнять или придушить? На миг Каратель находится в неопределённости, а потом чувствует расслабленное дыхание в шею. Сколько лет прошло с тех пор, когда они в последний раз так стояли? Год? Десять? Сто?! Не важно. Для стран — ничтожно малый срок. Знал бы этот русский дурак, кому весь свет должен быть благодарен появлением Карателя...
Лучший враг, ненавистный возлюбленный, надёжнейший предатель и заклятый друг... кем они только не были друг для друга, благо, знакомы уже не первое столетие. И лишь совсем короткое время были вместе. Нечестно.
Невольно усмехаясь, альбинос чувствует своё превосходство, злую радость. И тихо-тихо шепчет:
- Какой же Джонс идиот... не удержать такое сокровище... - Гилберт прикрывает глаза. Столько лет бодаться с Иваном, даже сейчас с пеной у рта доказывать своё превосходство, когда всего-то и надо, что понять да пригреть. И никаких войн, подпольных организаций и прочего не нужно. И получишь преданного пса, который никогда не бросит и всё простит. А ещё убьёт каждого, кто приблизится слишком близкое расстояние.
Но Альфред в любом случае ещё получит. Гилберт мысленно нанизывал его на вертел, но не собирался хитрить — всё будет по-честному, по правилам, кто же будет виноват, если волна сметёт неприметную хижину?! Уж точно не маленькая птичка, случайно сбросившая в реактор веточку.
Но, к чему эти иномыслия, когда совсем рядом мягкий, словно воск... человек. Воплощение.
- Ну, ну, Великий Я доволен, прекрати мочить рубашку.

Конференция проходила в тишине. Лёгкое шуршание бумаги ни кем воспринято не было. Никто не хотел поднимать тему, но слова так и витали в комнате, перетекая из одной головы в другую. Большинство стран «отмучивалось», кризис отступал. И, несмотря на жертвы, мир чувствовал облегчение. Брагинский, бледный, но умиротворённый сидел, откинувшись на спинку кресла, прикрыв глаза, пытался изобразить бурную деятельность. Сорок процентов населения, крах большей части инфраструктуры... Альфред с содроганием смотрел на Ивана и дрожал от ожидания. Самое вкусное на десерт? Что-то подсказывало Джонсу, что его ждёт нечто... иное, чем других. Интуиция вопила... вопила, что Каратель преследует какие-то свои цели. Страх почти поглотил юношу, когда у него зазвонил мобильник. Извинившись, Джонс выбежал из зала. Неужели началось?! Обречённость затапливала, но вместе с ней приходило и облегчение — ожидание выпивало все силы.

Фред шёл по длинному коридору, которому, казалось, не было ни конца, ни края, держась рукой о стены, и нервно вздрагивал. Парню казалось, что за ним кто-то пристально наблюдает. Паранойя становилась всё сильнее, когда впереди показалась дверь. Метнувшись к спасительному проёму, Альфред с облегчением осознал, что дверь открыта. Повернув ручку, Америка проник в небольшое помещение. Небольшая койка, старенький матрас почти прогнил. Небольшое окошечко, больше напоминающее тюремное. В комнате кто-то был. Приглядевшись — очки, что ли, надо сменить? - к самому тёмному из углов, Джонс вскрикнул — там, на полу, сидел его брат. От шеи Мэтта тянулась тонкая, но прочная — откуда ему это известно?! Что вообще происходит?! - цепь к... трону?! Что это сооружение вообще тут делает?! Но сейчас не время. Метнувшись было к брату, Альфред замер: Канада шарахнулся от него, точно от прокажённого. Обида обожгла горло, но лишь на секунду. Мэтью выглядел уставшим, исхудал до костей и с раскрытыми от ужаса глазами жался в своём углу, стремясь исчезнуть. Послышался чей-то издевательский смех. Сжав ладони в кулаки, Джонс подорвался с места. Ему может угрожать кто угодно, но трогать его брата не смеет никто! Даже не страна — воплощение парня было беззаветно предано этому милому, мягкому, пусть и незаметному парню. Никто его не тронет, он обещал, давно обещал.
Подскочив к трону, Альфред почувствовал, как подгибаются его колени. Не. Может. Этого. Быть.
- Что такое, Альфред? Не по-людски это — даже не обнимешь старого друга?! Как не стыдно, ты ведь столько для меня сделал...

В ужасе хватая ртом воздух, Джонс подскочил на кровати. Дрожащей рукой наливая себе в стакан воду, Америка всё никак не мог выкинуть из головы странный сон. Или не сон?! Что же тогда? Предупреждение. Звон разбившегося стакана стал аккомпониментом удаляющегося топота.
Схватив телефон, Альфред мысленно молился о том, чтобы с Мэтти всё было хорошо.
Гудок. Второй. Третий. Паника нарастала. Наконец, трубку сняли.
- Алло?

Довольно развалившись на кровати, Гилберт подленько хихикал, ощущая себя едва ли не Величайшим. Эх, жаль, это лишь временно. Или нет?! Бальшмидт невольно поймал себя на странной для себя мысли — может, ему и не это нужно. Всего лишь один несуразный субъект, который смешно морщится во сне и пофыркивает, если едва провести линию по носу. Который утром одевает тапочки с заячьими мордами и фартучек с цветочками, шаркая, идёт на кухню и безо всякой «современной» техники готовит лучший в мире завтрак, а потом приходит разбудить альбиноса, но, не заметив каких-либо признаков пребывания в доме последнего, огорчённо присаживается на край кровати. Который так искренне радуется каждому приходу своего личного монстра, забывая о том, что на его совести, забывая о новых шрамах. Брагинский лишь благодарен за глоток свежего воздуха. За то, что вернулся. Россия. Брагинский Иван. Иван. Ваня... Ванюша, Ванечка, что же ты такой легковерный? Ничего, никто тебя теперь не обманет. Просто не приблизится. Россия — лишь его, а он — только его.
Фу-фу-фу! Что за девчачьи мысли?! А, пофиг, добрую тысячу лет был мачо без страха и упрёка. Пару капризов позволить себе может. Всё равно ни на кого не ровнялся и не оглядывался. Разве что брат, но тот уже давно вырос.
Бальшмидт вздохнул и оглянулся на мирно посапывающего после длинного разговора русоволосого парня с картошкой вместо носа. Всё правильно, пусть спит, ему нужно восстанавливать силы.

***

Заседание большой... ах, да кого они обманывают?! Заседание тех, кто более ли менее оклемался от катастроф, было объявлено открытым. Из всех, кто должен был сидеть, подпирая ладонью подбородок, не хватало только одного — главного шута, что временно выполнял обязанности короля. Джонс куда-то запропастился. Странно. Не в его правилах опаздывать на собственные заседания. Артур, заметив муху на столе, поднял газету и с громким, противным звуком опустил на несчастное насекомое. В этот же миг двери зала заседаний отворились и пропустили торжественно идущего Карателя. Джонса по-прежнему не наблюдалось, но Гилберта это нисколько не смутило. Сев во главе стола, на место штатов, мужчина закинул ноги на стол, откидываясь на две ножки стула. Германия обречённо качал головой. Франция и Испания, конечно, были рады ему, но застыли в страхе, не зная, чего ожидать от старого друга. Англия и Китай синхронно сползли на пол. Япония с Италией, словно загнанные зайцы превратились в древнегреческие статуи — эх, жаль, Геракла нет, он бы оценил...
Лишь Иван смотрел на прусса с теплотой и нежностью. Ох уж ему этот русский мазохист. На сердце сделалось легко. Как бы Гилу хотелось послать всё к чертям и запереться с неловким русским в одной комнате недели на две-три для начала. Но сначала работа. Свою часть сделки он ещё не выполнил.
Канада, стараясь стать невидимым, отступал на трясущихся ногах. Он не был напуган, но сильно нервничал. Бальшмидт с удовольствием выбрал бы себе другой объект, того же Англию даже, но Джонса интересовал только этот робкий очкарик. Что ж, жизнь всегда была несправедливой.

***

Альфред, запыхавшись, влетел в зал заседаний. Его самолёт задержался из-за какой-то там ямы. И откуда в небе ямы?!
Потом ещё пробки, прилипчивый консьерж... чёрт бы побрал этого Айвана! Нет, у него вечно всё не как у людей! Коммуняга!
Неестественная даже для таких лентяев, как его дорогие «сослуживцы», тишина нагнетала обстановку. Невольно задохнувшись перед тем, как нажать на ручку, Альфред споткнулся на пороге. И тут же подпрыгнул, услышав издевательский смех. Очень знакомый, но не слышимый им с середины двадцатого века. Волосы на затылке встали. Во главе стола, кровожадно ухмыляясь — а может, Гил пытался приветливо улыбнуться?! - сидел Каратель и крутил в руках подозрительно знакомые очки. Больше никого в зале не было, что делало общую атмосферу только драматичнее. Надо бы запомнить — «Обитель зла» давно надо бы переснять... Нет! Стоп! Не туда мысли ушли!
- Где мой брат? Если с его головы...
- Заткнулся бы. Не в том положении, чтобы угрожать. Или забыл, что ты меня так и не победил?! - оскалившись, Гилберт с удовольствием впитывал всё, что испытывал Джонс. Но, что-то они топчутся на месте... - Сесть! - от неожиданности, Америка согнул колени и лишь тогда понял, что собирался сделать. Раздражённо рыкнув, парень рывком отодвинул ближайший стул и уселся, закинув ногу на ногу. Пока есть шанс, что этот красноглазый псих может навредить Мэтью, лучше его слушаться. Хоть отдалённо.

Канада вздрогнул, услышав приближающиеся шаги. Сколько он тут просидел? День, неделю? Сколько? Где он находится? Повязка на глазах скованные за спиной руки несколько мешали исследованиям. Единственное, в чём Мэтт был уверен — он находился в каком-то старом, сыром подземелье.
- Ну, ну, как тут у нас поживает малыш Мэтти?! - издевательский тон резал уши. Парень резко выдохнул, стараясь спастись от голоса, невообразимым образом проникающего внутрь. Холодный голос просто не мог принадлежать человеку или стране, Уильямс это быстро понял. Не сказать, что он обрадовался собственному открытию, но понял в считанные секунды.
- О, малыш нас не боится... как это мило! Надеюсь, ты не изменишь своё мнение после, - сладкие нотки исчезли из голоса и Канада понял, что ему действительно становится не по себе. Под мнимой сладостью оказался мертвенный холод.
Чувствуя, что его куда-то тащат, Канада лишь молился о том, чтобы выжить. Он ведь не настолько силён, чтобы выдержать нечто подобное. Не на вечеринку же его тащат! А хотя... их Канада тоже не всегда мог перенести, сохранив достоинство.

- Что тебе надо от моего брата? Отпусти его! Что ты тут вообще забыл? Ты же ненастоящий!!! - Америка готовился впасть в истерику. Страх затапливал с головой.
- Всего лишь пришёл лично поприветствовать новое лицо в нашей игре. Я отпустил остальных, ты же не против? - с кошачьей грацией поднявшись, Каратель прошёл мимо Джонса, остановившись лишь на секунду. Чтобы повесить на голову сложенные очки Мэтта. - Удачи, она тебе пригодится.

С трудом приоткрыв глаза, Канада сообразил, что находится вовсе не в пыточной, всего лишь у себя дома. Пальцы, обмотанные бинтами на совесть, с трудом слушались, но Канаде всё же удалось подняться. Его спальня совсем не изменилась... или же поменялась до неузнаваемости. За точность своих воспоминаний парень не мог поручиться — каша в голове была жуткая. Не понимая, с чем это связано, Канада кое-как нажал быстрый вызов начальства. Может, хоть там ему что-то объяснят?! Вздохнув, парень поискал собственные очки, но так их и не нашёл. Странно, зрение у него всегда было плохим. Впрочем, поразмышлять Уильямсу не дали. Приказ начальства сначала припечатал, но после воспринялся с радостью. Что-то внутри изменилось. Воспоминания мутировали? Это не смешно!
Канада улыбнулся и прикрыл глаза. Значит, Америка напала? Но зачем? Раньше они даже не пересекались, а тут... видимо, крышу от собственного величия снесло. Возражений против ответного удара не возникло.

Альфред поражённо замер, хватая ртом воздух. Мэтти, братик... Самый родной, самый любимый человечек, даже не страна. Ради него Джонс был готов на многое, если не на все. Как он мог так с ним... как?! Кажется, теперь он понял, что чувствовал Брагинский, когда его сёстры ушли. Гори в аду, Пруссия!
- Братик? - почти отчаянно, с нотками мольбы. Слова разбиваются о равнодушие. Ничего, ни отклика.

- Братик? По... почему? Ответь мне! - Канада с интересом смотрел на противника, ища в нём хоть какие-то признаки раскаянья. Ничего. Глухо. Устало прикрыв глаза, Уильямс еле слышно прошептал:
- Я тебя не знаю. Не запугаешь! - наблюдать за этим клоуном было бы даже забавно, не уничтожь он половину его народа одним единственным ударом. Бог знает, сколько ещё времени эту территорию придётся очищать от атомных отходов! Почему?! Эта лицемерная... он ответит, пусть Джонс не сомневается.
- Я кто угодно, но тебе не брат, не смешивай себя со мной! - первый выстрел грянул. В отличие от Джонса, ядерное оружие он не использовал, хотя и хранил наготове. Война началась.

***

Ваня вздохнул и покачал головой. Дети снова куда-то убежали. И ведь вернутся, как ни в чём не бывало к обеду. Снова, сорванцы, провели!
Покачав головой, мужчина улыбнулся. А он и желал обмануться. Ведь так он может уделить немного больше времени своему третьему чуду.
Гилберт обнаружился, естественно, на любимом диване, с любимой техникой и печеньем в обнимку.
- Уже разобрался с ужасом на крыльях твоей развалюхи?! - прусс фыркнул и кинул в Брагинского рогалик. Покачав головой, русский сел рядом с несносным альбиносом и притянул его к себе, утыкаясь носом в шею.
- Они сбежали, - нежно проводя носом в разные стороны, Иван наслаждался тем, что любимый человек рядом. В первую очередь человек, потом уже всё, что угодно. Потянувшись за поцелуем, мужчина расслабился и тут же за это поплатился. Топот ножек по коридору заставил немного отпрянуть. Первым в комнату влетел неугомонный Федя, за ним неуверенно держался Матвей.
- Сбежали, говоришь? - отпихнув Россию, Бальшмидт схватил мальчишек за воротники. - А я, кажется, нашёл их! Представляешь? Прямо тут! - мальчишки захихикали и, вырвавшись, снова куда-то унеслись. Не забыв прихватить пакет с продовольствием, о котором Гил временно забыл. Возмущённый вопль прусса был прерван радостным смехом Вани. Хищно улыбаясь, мужчина склонился над любимым.
- Кажется, до обеда мы их не увидим! - Бальшмидт не выдержал и заржал. Смех стал только громче, когда моська Брагинского стала обиженной.
- Ты — единственный, кто может выглядеть хищным зайчиком! И почему твой народ ассоциировали с медведями?! Косой ты, косой!

@темы: Россия/Пруссия, PG-13, fanfiction

---

[Mrs. Ptaxa]

Название: Недоразумение.
Автор: Mrs. Птаха
Бета: отсутствует, увы.
Персонажи: Россия/Пруссия. Америка/Россия - намеком.
Рейтинг: R.
Жанр: Слэш (яой), AU, Романтика, Драма, Психология, Философия, POV.
Состояние: закончен.
Дисклеймер: отказываюсь от каких-либо притязаний на персонажей.
От автора: Иван, Гилберт и Альфред - биологи (черт знает, почему именно они. Захотелось вот), отсюда лаборатория и халаты.

POV Гилберта.

Безжалостно сминаю пальцами сигарету, делая очередную затяжку. Горький, едкий дым опаляет горло и обжигает своим прикосновением легкие. На глазах выступают невольные слезы, я хрипло кашляю, но мучить собственный организм не перестаю, выкидывая дотлевшую и вынимая из упаковки новую сигарету. Гадость, конечно, порядочная, но Франциск говорил, имеет свойство успокаивать. И не врал - на этот раз действительно стало лучше. Выпускаю мутную струйку дыма и устало прикрываю глаза, наслаждаясь прохладным ветерком, треплющим волосы. По безликим улицам куда-то торопятся люди, раздражающе гудят машины, пестрят цветными вывесками магазины. Размеренная, ничем не нарушаемая жизнь, все удивительно просто и обыденно. Порою именно такой обыденности для счастья и не хватает, хотя, будучи детьми, мы мечтаем о приключениях, высоких поступках и подвигах. Взрослея и, как следствие, становясь неисправимыми скептиками, мы отказываемся от неисполнимых грез, вливаясь в серость будней. Но я бы не сказал, что моя жизнь такая уж обычная. Один этот проклятый русский, которого я в данный момент ненавижу всеми фибрами души, добавляет в нее столько красок, что перед глазами начинает рябить, а от обилия событий просто некуда деваться...

- Гилберт, что ты здесь делаешь? Я думал, ты остался в лаборатории.

Легок на помине, дьявол. Равнодушно пожимаю плечами, стараясь в этом жесте скрыть пробежавшуюся по телу дрожь. Ну не могу я на него спокойно реагировать! На него и этот чертов тягучий, медовый, пропитанный беспокойством и нежностью голос...

- Как видишь, не остался.

Краем глаза наблюдая за Иваном, отмечаю, что он в нерешительности застыл у двери, не зная, стоит ли ему уйти или все-таки остаться. Я лишь тихо хмыкнул, понимая, что могу решить его сложную диллему. Но вот только не буду. Назло.

- Ты целый день избегаешь меня, - первым нарушил затянувшееся молчание он, - что-то случилось?

Я скрипнул зубами, не в силах обуздать свою ярость. Он издевается надо мной, делая вид, что не понимает?

- Случилось. Мне осточертело видеть твою ненавистную русскую морду, - вкладывая в слова как можно больше яда, отвечаю я. Но, вопреки моим ожиданиям, Ваня не расстроился, не обиделся, только улыбка шире стала...или мне кажется?

Большие теплые ладони легли мне на талию, крепко обнимая, а сам Иван бесцеремонно положил подбородок мне на плечо. Я дернулся, надеясь вырваться или хотя бы как-то в своем порыве развернуться, ударив наглеца локтем, но хватка была мертвой.

- Отпусти, - из горла раздалось злое шипение, - иди со своим Джонсом обнимайся, а меня не трогай.

Иван поднял на меня удивленные глаза, а я демонстративно от него отвернулся.

- Причём здесь Альфред?

- И правда, причем же он? Ах да, наверное, все дело в том, что вы решили очень подробно изучить строение полости рта друг друга,- я снова попытался вывернуться из объятий, и на этот раз мне это удалось. Иван в растеряности разомкнул руки, и я сразу же отошел от него на безопасное расстояние, брезгливо отряхивая белый халат.

- Гилберт, ты все не так понял...

- Ну конечно, а еще я страдаю от галлюцинаций. Придумай что-нибудь пооригинальнее.

- Но я говорю правду! Я сидел один в главном зале, просматривал результаты исследований, потом пришел Альфред, мы разговорились... И тут он ни с того ни с сего поцеловал меня! Я не знаю, что на него нашло.

- С какой стати я должен тебе верить? - я скрестил руки на груди и прищурился, - с какой стати я вообще должен слушать твои глупые оправдания?!

Нервы совсем ни к черту стали, знаю, что веду себя как последняя истеричка, но ничего не могу с собой поделать. Да как этот капиталист недоделанный посмел тянуть свои загребущие руки к тому, что принадлежит Мне?!

- Ты ведь меня любишь, - был мне ответ, а затем мягкие губы накрыли мои собственные. Возможно, я бы сдался на милость и обмяк в крепких руках, полностью отдаваясь во власть головокружительных ощущений, но мысль о том, что этих же губ касался другой, заставила упереться ладонями Ивану в грудь и крепко стиснуть челюсть, не давая его языку проникнуть внутрь.

- Ты чего? - прошептал он мне на ухо, а затем нежно поцеловал в висок. - Разве мы не должны доверять друг другу? В конце концов, твои походы к Лизе тоже навевают определенные подозрения.

- К Лизхен? - я усмехнулся, - вообще-то у нее муж есть, если ты забыл.

- Будто это тебя остановит, - еще один поцелуй, теперь в шею. Я до боли закусил губу, сдерживая стон. Знает же, гад, что шея у меня самое чувствительное место.

- Ее остановит, - на выдохе ответил я, в то время как руки Ивана уже стянули с меня халат и начали возиться с рубашкой. Когда ненужная вещица, побежденная и потерявшая в неравной борьбе несколько пуговиц, полетела куда-то в угол, последовал новый, страстный поцелуй, на этот раз уже в губы.

- Люблю... Только тебя, и никого больше, - сбивчиво прошептал русский, заглядывая мне в глаза и беря мое лицо в ладони. Я, окончательно сдавшись, прижался к Ивану всем телом и сам припал к его устам, в который раз вспоминая, что же такое эйфория...

Конец POV.


***

- Сложившееся недоразумение разъяснено? - спросил Иван, с улыбкой перебирая белые пряди сонно моргавшего альбиноса.

- Хм...- Гилберт потянулся и задумчиво взглянул на любовника, видимо, про себя что-то взвешивая. Затем, с абсолютно невозмутимым видом, несильно толкнул русского в грудь, заставив откинуться на спину. Сам же немец, ухмыльнувшись, уселся Ивану на живот.

- Пожалуй, некоторые детали остались не совсем понятны...

Продолжать Гилберту было не нужно.

@темы: Россия/Пруссия, с участием иных персонажей, R, fanfiction

---

Winter time.

[Zincum]

Потихоньку вытаскиваем из ящика стола. На дворе - весна, труд, май, а у нас зима и снег.

Winter by ~Iambang on deviantART

@темы: fanart, Россия/Пруссия, PG-13

---

[Эро-Эрос]

Название: Улыбайся мне.
Глава: с 1 по 5.
Автор : Эрос. /www.diary.ru/~2600026//
Бета: Как бы обязательно не было, у меня ее нет.
Персонажи (Пейринг): Пруссия/Россия, мелькают: Литва, Украина, Германия, Белорусь.
Рейтинг: PG-13
Жанр: Слэш (яой), Драма, Психология, Философия, Повседневность, Hurt/comfort.
Состояние: В процессе написания.
Дисклеймер: Персы не мои, я пофапать взял и вернул.
От автора: Это даже не фик, а серия рассказов, в которых Пруссия, на тот момент официально являющийся оккупационной зоной России, знакомится с улыбками Брагинского, отличая одну от другой, раздражаясь, посылая к черту, и понимая, что без каждой из них, он уже не может.
А, и еще, я диалоги плохо пишу-поэтому избегаю. Просьба понять, простить.

Чаще всего - только кончики привычно растянутых губ, что имеют идиотскую привычку трескаться на невыносимом морозе.
Свежий, ледяной воздух.
Ветки деревьев, прогибающиеся под неизменным ветром-метелью.
А у него - одиночная скупая галлюцинация. Молчаливая, как стоящий поодаль Брагинский, которого окружают нелепые при таком холоде цветы.
Шумные и до одурения яркие.
Живые. Не как он сам.
Оказывается, если присмотреться, то понимаешь что у подсолнухов причудливо вытянутые лепестки - желтые.
Почти неуместно теплые для такой холодной страны.
И это кажется на удивление правильным, что в обители разрушенных авианосцами зданий, есть свое крошечное солнце, миллионами клонов греющее не тело, но душу.
Рассеяно.
Шутливо.
И куда более исправно, чем русское, мифическое отопление.
Гилберт здесь едва ли пару дней и пока сапоги на тонкой, кожаной подошве протаптывают снег, тысячи заключенных, мозолистых и наверняка распятых рук, отстраивают непомерно высокую стену, уже успевшую разделить его жизнь на «до» и «после».
Как же он хотел этого не знать. Не чувствовать каждый новый кирпич, пропитанный разлукой как формалином три на четыре. Не помнить.
Не слышать их тошнотворно-победоносный смех, еще тогда, сразу после разгрома.
Нашумевшего поражения.
Устало усмехающийся Англия, ликующий юнец Америка, вальсирующий Франция.
Они торжествовали во время безвкусной животной дележки, строя из себя аристократов и жадно отгребая уже не места потенциального влияния, а оккупационную территорию.
Кроша на дотошно ровные части ту Германия, что возомнила себя Богом.
Что была Богом.
И ненависть, конечно кипела.
Шипела и грозилась сквозь сжатые зубы не собирающаяся засыпать гордость.
Кичилась.
Рвалась.
Кричала, и на отборном немецком проклинала всех бурлящая спесь.
Пруссия не мог так просто сдаться.
Не мог оставить своего маленького недо - сурового братца под прессом глухой действительности, которую не научили внимать языку отчаянных, последних молитв.
Пруссия не мог, но сдался.
И единственное что он помнил, когда его, точно щенка, подарили новому хозяину - это то, что Россия не смеялся, а тихо стоял в стороне и бездумно вертел в руке крест тевтонского ордена.
Порванных звеньев серебряной цепочки, приятно холодившей тонкую, белесую шею, было тогда уже не собрать.
***
Иногда, правда не так часто как хотелось бы, Пруссия встречался с задумчивой полуулыбкой, и все гадал, кому она может принадлежать.
Навязчивой белобрысой девице, что вечно бормочет себе что-то под аккуратненький, вздернутый носик, поправляя полы платья?
Пышногрудой миледи, застенчиво улыбающейся и смущенно прикусывающей тонкую линию губ?
До смешного запуганной Прибалтики, которая всем скопом, ежедневно, и может ежеминутно старалась сделаться чуть меньше, чуть незаметнее?
Может Зиме, через замерзшие пустые стекла и рамы недавно крашеного дерева?
Легким призывом сменить, поубавить обороты и уступить, наконец шатающийся пьедестал - табуретку, весне?
Пруссия не знал.
И изредка встречаясь взглядом с математически стройным безумием внутри сиреневой глади, он понимал, что вряд ли узнает когда-либо.
Уж больно загадочной и лукавой была улыбка, среди бессчетного количества совершенно таких же.
Подозрительно опасной была натянутая тишина, смешной образиной бегающая по темным коридорам.
Сколько бы Гилберт не вскидывал точеный подбородок, в жесте достойном гордых королей века семнадцатого и не уходил восвояси, ее смешки доносились повсюду, а Иван, казалось бы прекрасно знающий о плутовке, так легко вскрывшей замки - предпочитал не замечать.
И не делиться ни с кем хаотичными мыслями о том, как это все-таки хорошо, смотреть на растрепанные белоснежные вихры, наверняка удивительно мягких волос и понимать, что поблескивающие неутоленным любопытством глаза, все чаще смотрят только на него.
***
Губы того самого, невыносимо загадочного России, поджатые в немом упреке - это не плохо, это отвратительно.
Даже не смотря на то, что он заклятый враг, чертов защищающийся варвар.
На то, что гордость едко шипит и широко усмехается после.
На то, что он, Гилберт Байльдшмидт, не знает, что есть такое слово-стыд.
Вот так вот.
А все потому, что разочаровать Брагинского-это как затмить по полуденному яркое и теплое солнце - не чувствуешь ничего, кроме легкой дрожи в кончиках немеющих пальцев и ждешь грозы.
Которая обязательно придет.
И Пруссия знает, что виноват, но свобода, что по ту сторону ограждающей калитки, все чаще становиться сильнее, чем рассудок притупленный день ото дня сужающимися стенами старого, скрипящего дома.
Ему необходимо видеть и очень - очень - ощущать.
Что угодно, кроме витиеватых перил с редкими, мерзкими занозками, попадающимися исключительно Пруссу.
В двадцати шагах от дома, где ленивый поворот асфальтированных улиц сменяется едва протоптанной тропинкой - его ждет Счастье.
Стоит, по-свойски облокотившись о молодое деревце, и отсчитывает минуты своего драгоценного времени. Потраченного «немного в пустую»
И Гил понимает, что еще немного и Счастью надоест ждать.
Оно найдет себе другого, более удачливого компаньона и переедет туда, где теплее и где улыбка, одна через другую, меньше фальши.
Перестанет считать. И оставит его одного.
В том месте, которое он бездумно и исключительно про себя, называет домом.
***
Еще одна - новая, отыскалась совсем недавно, но стала спутницей более верной, чем спасенная от голода собака.
Пруссия, правда еще не придумал, как ее назвать, эту недо - псину.
Пруссия знает, что если дать этому называние, то что-то громко хрустнет, как от удара, и не факт что это не будет его нос.
А она появляется раздражающе редко и вызывает целую бурю неожиданного, детского восторга, точно замысловатый чудак включил посреди пустыни сеть фонтанов, и рассмеялся собственной сообразительности.
Чудодейственные свойства ее открылись мгновенно.
Распахнулись двери в приглашающем жесте и так и застыли.
Входить, не входить - как иллюзия выбора и «Черт возьми!» - Думает Гилберт немного погодя - «Мне это нравится!»
А до появления новой святыни, он, как запятнанный свидетель, стал невольником с хорошим слухом и крайне плохим зрением.
К сожалению.
Малышка Беларусь, открыв в себе способности к ораторству, что-то настойчиво доказывала-объясняла Великой и Могучей Державе, иногда в качестве поддержки заручаясь слабыми кивками свой сестренки
А Держава невозмутимо улыбалась и смотрела поверх девичьего плеча.
Точно в приоткрытую дверь, за которой решивший поиграть в «море волнуется раз»- прусс.
И блестящие, не устающие удивлять Россию - глаза, смотрели рассеяно и задумчиво, в самый раз для шпиона-неудачника.
-Сколько можно играться, Ваня?! Он не часть нас и никогда ей не станет! Когда ты это уже поймешь?!
Но понимать то было нечего.
Как оказалось.
Хотя бы только потому, что встретившись взглядом друг с другом, они решили все быстрее и в пример тише.
Бровь, вытянувшаяся в насмешливую дугу, язвительно осведомлялась о том, что будет угодно господину Брагинскому, на счет его, Прусской и конечно ничтожной, особы.
А ответ не поражает.
Не бьет на повал, не вызывает удивления или очередную порцию дешевого сарказма.
Он заставляет смеяться, что незамедлительно и делает Байльдшмидт.
Расправив понурые плечи, чуть запрокинув голову и указательным пальцем оттягивая воротник все той же темно-синей формы.
Гилберт тогда впервые не считал шаги от комнаты бессловесных мучений до лестницы, что круто вниз по усталым ступеням и в просторный холл.
Он привычно и только вперед, запнувшись и прислонившись к стене.
Он хрипло, шумно и удивляя Литву, сам себя корил за то, что так долго не мог понять.
Он беспечно и впервые - не настороженно, под аплодисменты вытянувшихся в негодовании и растерянности лиц «сестренок» не предвещавших впрочем, ничего хорошего.
Плевать, ведь появилась она.
Бесшумно легла на землистое лицо с обветренными щеками и пообещала остаться надолго.
И начала выполнять – Брагинским, прячущим в шарфе тонкой вязки настоящую улыбку.
Потеплевшим ветром, ворвавшимся в приоткрытое окно и раскидавшим парочку наверняка жутко важных бумаг.
Плевать.
Распустившейся почкой, на ветке уснувшего дерева, что в недоумении встряхивало с себя снег.
«Ты мне нужен. Навсегда» - сказал тогда прищур забавных, белесых ресниц.
В голове шумели подсолнухи и кричали невыносимо громко, хоть плач.
«Вот ведь идиот» - Добродушно напевал Пруссия, пропуская ступеньки исключительно через одну. –» Я и так знаю»
Что не плевать.
***
Он встретил ее давно и вспоминал непозволительно часто.
В душном, тяжелом воздухе, тогда еще теплилось лето, и пестрящий запах крови, пороха и дешевых сигарет заполнял разрушенные проулки.
Гилберт любил войну.
Война любила таких, как Гилберт.
А вместе они обожали разрушать.
И тогда все Боги действительно были на их стороне.
За плечами разгромленная Польша и кучка мелких, глупых стран, которые никак их в гости не ждали.
Довольная армия, из уст в уста бахвалящаяся собственной жестокостью.
И ему это действительно нравилось.
А сапоги уже привыкли оставлять след кармины на иссохшей земле.
В чужих, потертых тряпичных жилетах, руки ловко находили боеприпасы, опасливо и едва ли ловко, обходя вечно внутренний карман, с неизменной фотографией любящей семейки где-то по ту сторону его личного ада.
Убивать, плечом к плечу с возмужавшим Людвигом, стоило бы дороже, но нечем больше заплатить, а в последние два года, человеческие жизни здесь стоят дешевле, чем неразбавленная, черная и крепкая пинта пива.
И в один из тех последних деньков, когда вкус победы становился до боли явственным, Боги отвернулись.
На пустоши, где для полноты эффекта не хватало только изредка мелькающего перекати поля, было две стороны, не четыре, ни шесть, ни весь чертов мир, где можешь идти куда хочешь.
Было только две. Их было только двое.
И почти миловидно щурящееся солнце, приглашающими жестами хлестких лучей, как люминесцентный прожектор включило голоса.
А Гилберт тогда думал что так нельзя, что это не правильно, здесь и сейчас улыбаться.
Раздражение и волнение, потонувшие в сонме беснующихся летописцев и чьих-то слабых, уже предсмертных выкриков.
Череда ускользающих в безызвестность патронов - это спокойствие, абсурдное и смеющееся, наглое и обворожительное, беззащитное и стремительное, а то, что притупленное обоняние продолжало чувствовать запах мерзлой сирени - это ничего, просто Байльдшмидт выпил чуть больше, чем обычно и единственные глаза, которые он позволил себе запомнить, неизменно смотрят на него из под счастливого прищура, а потом он забывает.
Потом о нем забывают.
А еще он понимает, что эти русские - чистые сумасшедшие. Каждый первый, второй, третий - без намека на царя в голове. У них цели эфемерные и заоблачные, почти пустозвон и так решил бы каждый, но в направлении причудливого металлического крана, неизвестного происхождения, они идут не с покорностью, нет, с гордостью и желанием защитить.
Когда Гилберт осознает, что его люди так не смогут, никогда-никогда за всю свою нелепо-короткую жизнь - он проигрывает. И треск, от в крошки разбитой идеологии слышен только им двоим.
Недоумевающему Людвигу нечего ответить на его вымученную усмешку.
На той стороне, неумолимо твердо возвышаясь на горах покореженных трупов, к нему вернулся всего один Бог, которого он никак не ждал.
К нему вернулась ненависть.

@темы: Россия/Пруссия, PG-13, fanfiction

---

Коллекционер.

[Хакутаку]

Название: Коллекционер
Автор:  Немка - дрянь aka Cancel Kawayami
Персонажи/пейринг: Россия/Пруссия.
Бета: Отсутствует как вид.
Рейтинг: R
Жанр: Ангст.
Размер: Мини.
Дисклеймер: Трава всегда принадлежит создателям.
Предупреждение: ООС, смерть персонажа.
От автора: Прототипом описываемого дома послужил объект "Дача-магазин", идея сверхъестественных событий позаимствована из сериала "American horror story"

Читать

@темы: Россия/Пруссия, R, fanfiction

---

[[Анестезия]]

Название: Трагичная история о Иване-В-Очках, Гилберте-С-Тетрадкой и муже Ивана.
Автор:  Хён
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Персонажи: Россия/Пруссия, Россия/Франция
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, AU, Драма, ER (Established Relationship), Философия, Психология, Романтика, Повседневность, Слэш (яой)
Предупреждения: OOC, Секс с несовершеннолетними
Размер: Драббл, 2 страницы
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание: Биология, ангст, Иван-учитель и Гилберт-ученик. Запретная любовь и всё такое. Ну, или мимолётное увлечение. С какой стороны посмотреть.

В общем и целом задумывалось как часть подарка на будущий день рождения Зан-тян _За-кун_, но я понял, что мне стыдно будет дарить это -_- поэтому выкладываю просто так.

Публикация на других ресурсах:
Где угодно, но пришлите, пожалуйста, ссылку

Примечания автора:
А возможно, у этого драббла будет некое продолжение. Я ещё подумаю.

- Таким образом, мейоз — это деление ядра эукариотической клетки с уменьшением числа хромосом в два раза. Происходит в два этапа… - Иван закашлялся, глотнул воды и с тоской вспомнил, что дома лежит непочатая бутылка коньяка. И Франциск. В комплекте.

Шёл восьмой час, а дело не двигалось с мёртвой точки. Байльшмидт сидел на стуле, балансируя в воздухе на двух его ножках и задумчиво смотрел в окно. В тетради его на полях была пара заметок нецензурного содержания, а на весь разворот – карикатура на него, Ивана, очень тщательно прорисованная и даже подписанная: «Alte herr Braginski». Какой талантливый мальчик…

- Что-то есть хочется! – внезапно заявил он и, крутанувшись на стуле, встал из-за стола и направился к холодильнику.

- Так вот о чём ты думал последние полчаса… – догадался Иван.- Слушай, я, по-твоему, зачем вообще сюда пришёл?

- Чтобы рассказать мне то, что я не посчитал нужным слушать на уроке. Но раз уж вам так не хотелось – могли бы и не приходить, герр Брагинский. Великий Я не нуждается в разъяснениях такого идиотского предмета как биология! Школа вообще для дураков! – Закончив свою речь на этой философской ноте, он открыл форточку и, вытянув из учительской пачки на столе сигарету, закурил. Ивану ничего не оставалось кроме как последовать его примеру. Три часа драгоценного времени ушли впустую, Иван успел выложить (в общих чертах) весь курс биологии за десятый класс и половину за одиннадцатый, а Байльшимдт сейчас вряд ли смог бы сказать даже, что такое популяция. И дело было не в том, что он, Иван, был плохим учителем. Это Байльшмидт не желал учиться. И приглашал преподавателя биологии домой с одной-единственной целью.

- У Великого Меня есть предложение. – Нечасто можно было увидеть Байльшмидта волнующимся. Ивану выпадал такой шанс примерно пару раз в месяц. Иногда реже – если у него было не то настроение, иногда чаще – если у Гилберта был удобный предлог вроде подготовки к контрольной. Франциск сердился: дескать, не давай мальчику ложных надежд; что будет, если его родители узнают, из школы вылетишь за милую душу… Иван всё это знал, но справедливо полагал, что кроме надежд дать ему нечего. Это было, конечно, не самое лучшее оправдание… Но ему чертовски нравился этот странный мальчик.

- Что, снова практическая анатомия? – мягко улыбнулся Иван, снимая очки.

- Да. В прошлый раз я недопонял некоторые моменты… - он смял недокуренную сигарету в пепельнице и подошёл вплотную к Ивану. – Вы объясните мне, герр Брагинский?

Через открытую форточку в кухню залетел шаловливый ветерок. Пошелестел страницами тетради, лежавшей на столе, взъерошил и без того лохматые белые волосы юноши.

Франц будет ругаться, мимолётом подумал Иван. И отключил сознание, чтобы не было так стыдно перед собой, мальчиком и Франциском. Ладно, пусть это будет последний раз. И всё. И никаких больше взглядов на уроках, случайных столкновений на переменах и, конечно, никаких гостей. И цветок, что стоит дома в бутылке из-под вина ещё с дня учителя, давно пора бы выкинуть, совсем завял. Гилберт, кажется, страшно стеснялся, когда дарил его… Или нет?

Последняя страничка тетради застыла в воздухе, словно колеблясь: опускаться в одну сторону или в другую? Сквозняк не оставил ей выбора, переворачивая лист в ту же сторону, что и остальные. Страница оказалась пустой за исключением одного слова в самом конце – «Einsamkeit», - написанного торопливым угловатым почерком.

* * *

На кровати возле окна лежали мужчина лет тридцати и юноша лет семнадцати. Юноша давно спал, измученный дневными переживаниями. А мужчина курил в постели и думал о том, что дома его ждёт любящий и любимый человек, и о том, что ученика надо вытянуть хотя бы на тройку в триместре, и ещё о том, что хорошо бы купить новые очки – в этих он стал плохо видеть… муж давно советовал ему купить линзы…

Он не имел ни малейшего понятия о том, что биологию юноша знает на «отлично». Не знал, что в ящиках прикроватной тумбочки – целая кипа конспектов, что под самой кроватью – стопки учебников…

Может, оно и к лучшему.

Ведь юноша не может позволить себе оставаться на второй год ещё раз ради того, чтобы иметь возможность видеться с учителем. В конце этого учебного года он окончит школу и пойдёт в институт, выучится на кого-нибудь, найдёт себе девушку, заведёт семью, остепенится… И будет вспоминать о подростковой влюблённости с усмешкой.

Но это – лишь предположение. Кто знает, как оно всё обернётся на самом деле.

@темы: Россия/Пруссия, с участием иных персонажей, PG-13, fanfiction

---

[[Анестезия]]

Название: Ты нужна мне
Автор:  Хён
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Персонажи: Россия/Пруссия, Франция, Беларусь
Рейтинг: PG-13
Жанры: Юмор, Романтика, Слэш (яой), Songfic
Размер: Мини, 3 страницы
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
Неудачная шутка Гилберта с переодеванием оборачивается против него. Не волнуйтесь, никаких фем!ок. Перед прочтением убедительная просьба послушать одноимённую песню группы Аквариум.

Ты нужна мне.

Град осколков, через разбитое взмахом кулака окно в комнату врывается вихрь снега.

Ты нужна мне.

Сжимаю зубы до нестерпимой боли в дёснах.

Ты нужна мне.

Это всё, что мне отпущено знать.

* * *

Я видел тебя всего один раз. Вчера. На приёме у Франциска.

Длинные белые волосы, нахальный оскал, блестящие глаза с красной радужкой. Яркая воинственная альбиноска. Пруссия. Я слышал о тебе, но никогда не представлял тебя.. такой.

Я видел тебя всего один раз.

И сразу понял, что...

Ты нужна мне.

Нужна. Как воздух.

Ты была в центре внимания. Вы с Франциском всё время смеялись, перешёптывались и поглядывали на меня. Я не понимал ничего, но улыбался. Улыбался тебе.

Каждый раз, когда я чувствовал на себе твой взгляд, мне казалось, что я не так одет. Или лохматый. Или что шарф сбился набок. Я постоянно поправлял одежду и чувствовал себя очень неуютно, однако что-то грело меня изнутри.

Я всё время смотрел на тебя – украдкой. И не мог насмотреться. Только отводил взгляд – и сразу же возвращал.

Ты нужна мне.

Это вырезано в наших ладонях...

Я говорил с тобой всего один раз – о какой-то ерунде, конечно. Ты смотрела мне прямо в глаза. Я был выше, но ты умудрялась смотреть на меня свысока.

Ты нужна мне.

* * *

Холодно. В комнату намело снега, но я не выйду отсюда. Ни за что не выйду. Ведь снаружи тебя нет.

— Братик... – голос из-за двери. – Открой. К тебе тут пришли.

* * *

— Боже, ну и дурак этот Россия, — хохоча, выдавил Гилберт. Франциск, тоже улыбаясь, помогал ему снимать парик и расшнуровывать корсет. – Нет, ну ты видел, как он на меня пялился?! Я чуть со смеху не помер!

— Да, mon cher, это было очень забавно.

— Какой я тебе «mon cher»?! – возмутился прусс.

— Не кипятись, Гилберт. Кстати, как так вышло, что до этого вы с Россией не пересекались?

Альбинос пожал плечами. Конечно же, все кроме русского знали, что «фрау Байльшмидт» — на самом деле переодетый Гилберт. Весь спектакль устраивался для русоволосого. И тот, разумеется, купился.

— Надо бы к нему в гости наведаться. Ты представляешь, какое у него будет лицо?! – и Гилберт согнулся в новом приступе хохота.

— Действительно. Только вот... Мне немного страшно, mon ami. Роcсия бывает очень... странным, когда злится.

— О чём ты? Это ведь была всего лишь шутка.

* * *

Я медленно спускаюсь по деревянной лестнице, скользя ладонью по перилам. Я чувствую её присутствие. Она стоит за входной дверью.

Я делаю глубокий вдох, улыбаюсь и открываю дверь.

Всё, что только что грело меня изнутри, вмиг куда-то улетучивается. Теперь я вижу. Профессионально наложенный макияж (Франциск постарался?..) скрадывал вчера мужские черты лица. Но выражение всё то же.

Становится вдруг очень пусто.

— Ну, здравствуй... фрау Байльшмидт. И тебе привет, Франциск.

— Как я тебе, Россия? – альбинос широко ухмыльнулся.

А ведь если подумать...

— Неужели ты сразу поверил??

...то особой разницы...

— Никогда бы не подумал, что ты умеешь смущаться, Россия!..

...для меня нет.

Мило улыбаюсь:

— Ты нужна мне.

Хватаю тебя за руку, втягиваю в тепло дома. Захлопываю дверь перед Франциском (тот почему-то загадочно улыбается. У меня ещё будет время над этим подумать).

— Окстись, русский! Я мужик!!!

Не обращая внимания на яростные крики, тащу его наверх.

* * *

Наташа задумчиво и немного грустно перешивала свадебное платье, стараясь особо не прислушиваться к воплям, доносящимся из комнаты брата.

— Назвался груздем – полезай в короб, — философски пояснила девушка невидимому альбиносу.

Вскоре вопли перешли в стоны. Никаким насилием тут и не пахло.

* * *

— Прекрати обращаться ко мне в женском роде!!

Улыбаюсь:

— Ты нужна мне.

@темы: Россия/Пруссия, с участием иных персонажей, PG-13, fanfiction

---

[pull my heart away]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[[Анестезия]]

Название: Священник, который не верил в Бога
Автор:  Хён, дневник - www.diary.ru/~hyon/
Бета: Отсутствует. Речевых и грамматических ошибок нет.
Персонажи (Пейринг): Пруссия/Россия
Рейтинг: PG-13
Жанр: AU, Философия, POV, Слэш (яой)
Состояние: закончен
Дисклеймер: все персонажи принадлежат Химаруе
От автора: Один – священник в тихой деревеньке, улыбчивый, добрый, однако не верующий.
Другой – наёмный убийца, на счету которого десятки жизней, отпетый пьяница, но свято верующий в Бога.

Никаких философских размышлений на религиозную тему, дети мои. Только любовь!

Да, это я. Я – священник, который не верит в Бога. Я несколько лет работаю в церкви, мне здесь очень нравится – но в Бога я не верю. Это кощунственно по отношению к верующим, я знаю. И не ищу для себя оправданий.

Знаете, чем я занимаюсь помимо венчания, отпевания и прочих обязанностей? Я жду. Да-да, не удивляйтесь. Это – моё любимое времяпрепровождение. Я всё время его жду.

Он – это наёмник Гилберт Байльшмидт. Мы знакомы с ним уже около года. Точнее, просто мы с ним уже около года. И меня совершенно не интересует, что он пьяница, грешник и висельник; и что за его голову назначено вознаграждение (просто баснословные деньги). Он – тот самый мой человек. И плевать, во сколько борделей он заходит по пути к моей церквушке – я всё равно всегда его жду. И он об этом знает. Потому и приходит всегда.

Познакомились мы случайно (а может, эта встреча была предопределена судьбой). Однажды в дождь, глубокой ночью, ко мне в комнатушку при церкви постучался промокший насквозь и еле сдерживающий нецензурную брань человек. Одет он был по-дорожному, за спиной в недорогих на вид ножнах висел двуручный меч, а капюшон, надвинутый низко на глаза, не давал как следует рассмотреть лицо. Только после того, как я на Библии поклялся, что его не выдам, он наконец откинул капюшон.

Я почему-то как его лицо увидел – сразу всё понял. Что это мой. Однако не сказать, чтобы меня это сильно обрадовало: как-никак, я ещё был не готов заводить какие бы то ни было отношения. А уж тем более с мужчиной. Не знаю, были ли у него какие-то мысли на этот счёт... Гилберт вообще преданно верующий. Крест даже когда моется, не снимает. И как он умудрился превратиться в мужеложца?

А может, это я виноват. Гилберт помимо всего этого ещё и страшный извращенец, как оказалось. С этого, собственно всё и началось.. Он ночевал у меня два дня, сначала всё было тихо-мирно, а потом он пошёл в ближайший трактир и нажрался. И тогда ему вдруг пришло в голову, что он никогда в жизни не спал со священником. Ну, всё бывает в первый раз... Я и не сопротивлялся совсем. Природное любопытство не давало.

Хотел бы я знать, каким ветром его занесло тогда в эту забытую несуществующим Богом деревню. Это дало бы ответы на многие вопросы.

С тех пор он появляется у меня очень нерегулярно: его мотает из страны в страну, в постоянном бегстве от закона за деньгами он много где успел побывать за это время. Но как только у него появляется возможность – он спешит ко мне. Я знаю это.

В прошлый раз он приходил ровно два месяца назад. Я уже успел не только соскучиться по его самодовольному выражению лица, но и забеспокоиться: не случилось ли чего... У меня ведь в жизни кроме него ничего не осталось. Только он и церковь. Вот так вот. А ведь мог бы жить нормальной жизнью! Время от времени ко мне сватается девушка из соседнего села, Наташей звать. Я всё время отнекиваюсь или вообще, стыдно сказать, прячусь. Ну не могу я больше слушать это «Ваня, женись на мне! Мне ведь уже шестнадцать!!». А кроме Наташи, вариантов у меня нет. Кто ещё по доброй воле пойдёт за бедного священника?..

* * *

Я переодевался из старенькой рясы в повседневную одежду. Сегодня я присутствовал на похоронах. Молил несуществующего Бога о том, чтобы душа усопшего добралась куда надо...

Уже четвёртый месяц пошёл, а его всё нет и нет. Я уже извёлся весь, честно сказать. Не только в духовном, но и... хм... в физическом смысле. Ничего, придёт – отыграюсь!..

Я улыбнулся своему отражению в зеркале. Не повседневной, а нормальной улыбкой. Гилберта вообще всегда выводило из себя, когда я улыбался без причины. Но он всё равно испытывал ко мне нечто вроде уважения: ведь я был причастен к тому, во что он так свято верил. И ещё он всегда коверкал моё имя на немецкий манер – отец Иоганн. Странный. Но я – не побоюсь этого слова – его люблю. Поэтому и жду всегда. Поэтому он и приходит.

Вдруг раздаётся громкий стук в дверь, как если бы кто-то изо всех сил колошматил в неё ногами. Я с замиранием сердца открываю... и на меня падает пьяный Гилберт Байльшмидт. Весь в крови, ухмыляющийся. В руке у него зажат подсолнух. Где он его достал посередине зимы?!

— Здравствуй, отец Иоганн! Видишь, я всё-таки пришёл!.. А ты ещё не женился, как я погляжу?.. На, это тебе. – Он с трудом поднимается на ноги и всучивает мне цветок.

— Спасибо... Ты ранен? Ложись, давай перевяжу.

— Я тебя умоляю, — он укоризненно смотрит. – Ты что, не видишь? Я здоров как лошадь! А вот ты похож больше на скелет, чем на человека. Тощий высоченный скелет. Ещё и ссутуленный.

— Умеешь делать комплименты... – улыбаюсь я. – Есть хочешь?

Он скрещивает руки на груди и окидывает меня чуть насмешливым взглядом:

— Ну и сколько ещё намёков мне придётся выслушать, прежде чем ты соизволишь затащить меня в постель?

— Нисколько...

* * *

Да, это я. Я – священник, который не верит в Бога. Но, знаете, больше меня это абсолютно не угнетает!.. У меня есть кое-что поважнее.

И это он.

@темы: Россия/Пруссия, PG-13, fanfiction

---

Фанфик. "Не смей!"

[Mr.Lemon]

Автор: Mr.Lemon
Бета: ke[x]itt

Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Персонажи: Россия\Пруссия

Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой)
Предупреждения: OOC, Изнасилование, PWP
Размер: Мини, 3 страницы
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
Россия просто взял и изнасиловал Пруссию. Ни чего особенного.

Примечания автора:
ООС - Россия психопат с раздвоением личности.

В этот вечер, казалось, ничто не предвещало беды. Пруссия шел по улице, темноту разбавлял лишь свет первых, высыпавших на небо, звездочек. Все его мысли сейчас занимал Литва. Несомненно, земли этого прибалта теперь принадлежали ему, но душа Ториса… Его душу он так и не смог подчинить себе. Была ли это тяга к свободе, выработавшаяся у литовца за время пребывания в составе СССР, или собственная слабость Гилберта, он понять никак не мог. Конечно, первый вариант ему нравился гораздо больше, а кому захочется признавать собственную слабость? Тем более, он же такой Великий.
Внезапно подул ветер, стеной врезавшись Байльшмидту в спину. В тот же миг он почувствовал удар гораздо сильнее порыва холодного ветра. Перед тем как потерять сознание, он ощутил знакомый, леденящий душу, а не плоть, холод, не имевший никакого отношения к морозному февралю.

***

Выбраться из забытья оказалось неожиданно сложно. Голова раскалывалась, а движения давались с трудом. Все же разлепив глаза, Пруссия попытался сесть и обнаружил, что руки скованы его же собственными наручниками.
— Какого черта?! – вырвалось у Гилберта. Собственный голос показался ему очень громким. Тут же обнаружилось, что он еще и раздет до трусов. Этот факт поразил его, чуть ли не больше чем наручники. Оглядевшись, прусс понял, что находится в гостиничном номере.
«Что я здесь делаю? Как я сюда попал?!»
Постепенно картина начала проясняться. Пру вспомнил как шел по улице, а потом получил по голове. Голова, к слову, давала о себе знать, атакуя затылок резкой болью при каждом движении. Еще раз оглядев комнату, Байльшмидт отметил наличие двух дверей. Из за одной доносился шум воды.
«Значит Он там» – загадочный похититель автоматически обозначился не менее загадочным «Он». Только у Гилберта в голове начался складываться хитрый план побега, как дверь открылась, и в проеме появился… Россия. Глаза Великого спешно поползли на лоб от удивления.
— Брагинский?! Какого черта здесь происходит? – более всего прусса поразила одежда Ивана, а точнее ее отсутствие. Лишь бедра покрывало большое полотенце, которое на России не казалось таким уж большим.
— Доброе утро. – Голос низкий, звучный, но необычно слащавый, заставил Пруссию нервно сглотнуть. Без дальнейших разглагольствований, Иван сел на край кровати. От его дальнейших действий Гилберта передернуло. Россия взял его за подбородок влажной рукой и долго рассматривал недовольное лицо. Пруссия резко смахнул руку Ивана со своего лица.
— Россия, прекращай этот цирк! Ты с ума сошел, расстегивай мне наручники и проваливай отсюда! – в голове альбиноса стоял туман, и он никак не мог осознать ситуацию, в которую попал. Конечно, понять, что с ним собираются сделать, было не сложно, только истина эта забилась в дальний уголок сознания Гилберта и сидела там, прикрытая странным дурманом, заполонившим разум. – Мы еще ничего не поняли, как мило. – Протянул Россия, обдав ухо Пруссии горячим дыханием, заставив мелко задрожать.
Следующей неожиданностью был поцелуй. Брагинский буквально впился в губы Байльшмидта. Первым чувством был шок, в следующий миг тело охватил жар. Скривившись, Гилберт спешно прервал поцелуй.
— Проваливай! – Вскрикнул он, глубоко вдохнув. Прусс чувствовал, что тело перестает его слушаться. Но Иван и не думал останавливаться. Прижав брыкающегося из последних сил альбиноса к кровати, провел языком по шее. Отвращение смешалось у прусса с внезапно нахлынувшим возбуждением.
— Неужели тебе не нравится? – По-детски надувшись, спросил Россия. Красные глаза вспыхнули ненавистью.
— Ты ебанулся? Как мне может такое нравится?! Гребаный извращенец, слезай с меня и проваливай, пока я не освободился и не надрал тебе зад!
На злобную триаду прусса насильник отреагировал лишь ставшей еще шире улыбкой. Облизывая ставший твердым сосок, Иван заставлял Гилберта впиваться пальцами в матрас, сдерживая рвущиеся из груди стоны. Вещество, пущенное в кровь Брагинским (а без афродизиака тут явно не обошлось), отставило отвращение на второй план.
Рука России легла Пруссии на пах. В душу альбиноса закрался страх.
— Что ты делаешь?! Не смей!!! – голос предательски задрожал.
Упираясь скованными руками России в грудь, отталкивает его. Брагинскому это явно не понравилось, и он, взяв свой ремень, привязал наручники к изголовью кровати. Теперь сопротивляться стало еще труднее.
Большая, холодная рука Ивана ловко проникла Пруссии в трусы.
— Еще как смею, – прошептал русский и начал водить по напряженному члену Байльшмидта.
— Нет, прекрати! Не делай этого, я тебе отомщу, ты расплатишься за это своей жизнью! Перестань…— зло шептал парень, потому что кричать он больше не мог. Естественно Иван не собирался его слушать и продолжал двигать рукой вверх-вниз. К тому же, он еще и поцеловал его, желая заткнуть. Гилберт сдавленно простонал, отвернувшись. Хотелось закрыть краснеющее лицо руками, но они были связаны. Нет, не стыдно – противно, каждым движением Россия все больше унижал его.
Байльшмидт понимал, что обречен, и, хоть и не оставлял попыток сопротивления, вещество в крови заставляло его возбуждаться от каждого прикосновения.
— Чудовище, – хрипло выдавил он.
— А ты красавица, – хихикнул Брагинский, увеличивая интенсивность движений и заставляя прусса кончить. Гилберт почувствовал горячее дыхание России на своем плече – Иван нежно укусил его.
Пруссия фыркнул и пробурчал что-то нецензурное, стараясь не смотреть и вообще не ощущать свой позор. Резкий рывок – с него стянули трусы. Альбинос сдавленно вскрикнул, ощутив, оставшиеся холодными, пальцы России у себя в заднем проходе. Закрыв глаза, пытается отвлечься от происходящего, хотя как отвлечешься от такого. Невольно приоткрыл глаза, наблюдая за действиями Ивана, при этом все так же подавляя стоны, так и рвавшиеся из груди. Россия снял полотенце с бедер и вошел в Гила, резко и напористо двигаясь. Тот такого поворота явно не ожидал и потому вскрикнул во весь голос. На глазах выступили слезы от обиды и унижения, но афродизиак в крови заставлял тело пылать от возбуждения и двигаться вместе с насильником.
Десять минут унижающего, но, как это не было сложно признать, приносящего удовольствие, секса, показались красноглазому парню вечностью. Наконец последний резкий толчок, и Брагинский кончил в него. Поцеловав Гилберта в приоткрытые губы, Россия лег рядом, не одеваясь, не накрываясь одеялом, и…уснул. Благополучно засопел под боком с блаженным, как у младенца, лицом. Всеми богами проклиная врага, абсолютно беспомощный (Иван даже не подумал развязать наручники), прусс тихо заплакал. Физических сил, ровно как и душевных, не осталось ни капли, поэтому Гилберт вскоре тоже уснул.

Утром Россия проснулся раньше и, когда Пруссия разлепил глаза, тот сидел на кровати и как-то странно смотрел на него. Руки дико затекли, а действие афродизиака закончилось. Давно он не был так зол.
— Развязывай меня, извращенец!
Брагинский захлопал глазами.
— А.. да…— промямлил он и развязал ремень, расстегнул наручники. Тут же Иван вскочил и принялся натягивать штаны. Освободившись, Гилберт одел трусы и огрел Россию ударом в челюсть.
— Думал, это тебе с рук сойдет?! – крик был пропитан ненавистью. Фиалковые глаза русского были полны недоумения.
— Я.. Я сделал это? – неуверенно проговорил он.
— Ублюдок! – скинул Россию с кровати и сдавил горло. – Только не говори, что ничего не помнишь! Ненавижу…
— Я не помню, – хрипел Брагинский, пытаясь разжать руки, хватаясь за запястья, но альбинос лишь усиливал хватку.
— Какой ты все-таки гад! – резко убрал руки. – Убить тебя сейчас будет не так интересно. Живи пока, славянин. – Нашел свои вещи и начал одеваться.
Россия перевернулся на бок, хрипло хватая воздух.
— Лучше бы убил меня сейчас…тогда я бы никому больше не смог причинить зла, – мелко дрожит, лежа на полу, спиной к Пруссии. Седоволосый парень лишь усмехнулся.
— Не бойся, я буду убивать тебя медленно и мучительно, с особой жестокостью.
— Я не хочу умирать, – без интонации констатировал факт Брагинский.
— Меня мало волнует, что ты хочешь или нет, – подойдя к России, пару раз пнул его. – Чудовище, – повторил в который раз, натянул куртку и ушел.
Снова шел по улице, только теперь было светло, но на душе погано, как никогда. Что ему делать? Пойти напиться.

Вопрос: Понравилось?

1. да		16	(48.48%)
2. нет		17	(51.52%)
Всего:		33

@темы: Россия/Пруссия, NC-17

---

драбблы

[Skyriver]

Автор:  Skyriver
Бета:  Лэрт Раота,  |Ed|
Заказчик:  |Ed|
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Персонажи: Иван Брагинский, Гилберт Байльдшмидт и еще мелькают
Рейтинг: PG-13
Жанры: романтика, АУ, может кто-то для себя найдет немного юмора
Дискламер: Не претендую
Предупреждения: OOC
Статус: закончен
Размещение: По личной просьбе или ссылку на мой дневник.

Драббл 1.

Все там под катом

Первое сентября - это не праздник! Такую истину для себя вывел Гил и с честью собирался пропустить это знаменательное событие, в отличие от своего брата Людвига. Ну, какой толк, идти в незнакомое здание, чтобы познакомиться с толпой малолеток, с которыми придется еще одиннадцать лет сидеть в одной комнате. Совершенно бесполезное занятие! Поэтому он сидел и играл в новую стрелялку, которую принес ему Тони, ровно до тех пор, пока мать не согнала его с места, заставив одеваться.
Через пятнадцать минут мучительно-медленных переодеваний и поисков гастука, который так и не нашли, (в том, что галстук был спрятан им под кровать, Байльдшмидт сознаваться не собирался), мальчик был готов и вместе с братом отправлен в школу. Поскольку родители уже собирались уезжать в очередную командировку, то они, под честное слово обоих братьев, что те дойдут до школы, отпустили их без сопровождения.
С ненавистью пиная мешок со сменкой, Гилберт медленно тащился позади брата и мелкого плаксы и прилипалы Феличиано, который уже давно бегал за Людвигом, с детского сада, наверное. Букет после размахивания им по сторонам, тоже перекочевал к брату, который сам забрал у него цветы с сердитыми словами: «А розы-то в чем виноваты?». Из-за явного нежелания идти, дорога в школу была похожа на скучную пытку.
У школы уже толпилась куча народа, состоящая из детей и их родителей. То и дело туда-сюда сновали мелкие детки и раздавались крики: «Куда ты пошел? Стой рядом со мной!».
Оставив выяснения обстоятельств педантичному брату, Байльдшмидт ринулся в толпу, где только что промелькнули его друзья Франц и Тони.
Пробежав площадку перед школой вдоль и поперек, немец так и не смог узнать, куда испарились его друзья. Скиснув на некоторое время, Гил еще недолго побродил в толпе взрослых, пока не увидел Хедервари. Еще одного своего товарища по играм, правда, бывшего товарища. Буквально за месяц до сегодняшнего знаменательного события, он узнал, что товарищ на самом деле, не он, а она. И вот Элизабет в туфельках и в юбочке сейчас стояла с хлюпиком Родериком, мелким пианистом, которым очень гордились его родители. Причину такой гордости Байльдшмидт не понимал, поэтому при любом удобном случае старался задеть или на худой конец стукнуть этого очкарика.
Только Гилберт хотел подкрасться к ним сзади, чтобы дернуть Хедервари за волосы и отвесить пинок Эдельштайну, как внезапно проход к ним загородил какой-то мальчик с огромным портфелем за спиной. Он как-то странно крался вперед, пригнув высокую голову и попеременно оглядываясь по сторонам. Но немцы так просто не сдаются и Байльдшмидт подойдя к нему, пихнул того пальцем в спину там, где заканчивался портфель.
- Уйди с дороги, дылда!
Испуганно дернувшись, парень повернулся к нему и облегченно выдохнул.
- А я думал, Наташка меня нашла. Ты кто? Меня Иван Брагинский зовут, я в первый класс иду. Ты тоже? – улыбнулся Гилу поистине странный обладатель не менее странных фиолетовых глаз и русой копны волос.
- Я - Гилберт, но ты можешь звать меня просто Великий! – ляпнул немец первое, что пришло в голову, и уже после понял, какую чушь сморозил.
- Просто Великий? – хихикнул русский и, увидев, как стремительно краснеют щеки Байльдшмидта, подавил еще один смешок и, протянув ему ладошку, ответил:
– Приятно познакомиться. Давай дружить?
- Да кто с тобой дружить захочет, дылда? – с ненавистью прошипел Гил, с силой ударяя по протянутой руке. Желание провалиться сквозь землю от стыда, уже успешно трансформировалось в злобу пополам с презрением. Глядя, как медленно увядает улыбка Брагинского, немец злорадно ухмыльнулся. Не один он теперь глупо выглядит.
- И подходить и разговаривать со мной даже не думай! Я с такими, как ТЫ, не общаюсь! – добивающим ударом сказал он, удовлетворенно наблюдая за сменой выражений лица у Ивана. Растерянное, прямо-таки невинное, сменилось обиженным и еле сдерживаемыми слезами в глазах.
Еще раз презрительно фыркнув, Байльдшмидт развернулся и с гордым видом прошествовал прочь, уже забыв о своих коварных планах на венгерку и австрийца. По пути к брату его наконец-то уже сами нашли друзья. А дальше снова началась скукота… Линейка, какой-то напыщенный мужик вещал о школе, как о рае на земле. Гилберт не слушал, он толкал в бок Тони, рассказывая тому, какой он молодец и уже прошел половину игры. Затем были три урока, на которых их учитель сначала знакомился с ними, а потом пытался учить их писать и считать.
Кстати, тот дылда Брагинский попал в класс вместе с Байльдшмидтом. Только вот рядом с ним постоянно вертелись две девчонки. Другие мальчики к нему не подходили, а если он сам к ним приходил, то старались отвязаться побыстрей от него, поскольку все уже практически были знакомы до школы и сформировали свои компании, куда доступ русскому был закрыт. Хотя нельзя сказать, что он сильно рвался туда, просто слишком часто можно было увидеть Ивана идущего в одиночестве домой. В такие минуты Гил изредка жалел его, но приглашать его или даже разговаривать с ним не пытался. Этот русский сам виноват!

Драббл 2

Смахнув капли пота со лба, Великий пробежал еще несколько шагов и, развернувшись, неспешным шагом пошел к физруку, успокаивая дыхание.
- Байльдшмидт, молодец. Улучшил результат на пару секунд. Следующий, пошел!
Самоуверенно оглядев уже пробежавших, немец показал язык Альфреду, который пробежал те же сто метров с худшим результатом. Не сдержавшись, Джонс тут же помчался к учителю с просьбой дать ему еще одну попытку. Хмыкнув, Гилберт уже собирался, было уйти в раздевалку, как сзади раздался знакомый голос.
- Эй, Гилберт! А я быстрее тебя пробежал! – улыбаясь, подошел к Байльдшмидту Иван.
- У тебя просто ноги от ушей растут… - недовольно дернул плечом Гил, поворачиваясь к нему. И с хера ли этот русский лезет к нему хвастаться своим результатом?
- Или кто-то просто медленно перебирает своими короткими ногами…
- Нарываешься, Брагинский? – мгновенно ощетинился немец, сжав кулаки.
- Нет, что ты… – снова эта идиотская улыбка, которую так хочется стереть с его лица. Желательно кулаком. Только вот драться на глазах у физрука, он же не дурак. А так, подловить его, что ли где-нибудь и расквасить лицо в кровь, было бы хорошо, но чертовски трудно выполнимо.
Раньше Иван таким борзым не был или притворялся скромненьким? Хотя был один раз, когда они все-таки подрались. Повод был какой-то глупый, из-за сестры его Ольги, которую немец обозвал дурой. Как ни стыдно признаваться, но тогда Брагинский его поколотил и достаточно сильно. Байльдшмидт даже ответить толком не смог, жалкая пара ударов в корпус, которые остались незамеченными. И все. Больше никаких драк. Только словесные стычки в которых победителей почти не было. Русский предпочитал замолкать раньше, чем Гилберт выйдет из себя окончательно, а сам немец себя при этом в выигрыше не считал.
Сказать, что общение с этим недоразумением в шарфе бесило, это ничего не сказать. А шарф, вообще отдельная история. Этот ненормальный со второго класса надел его на шею и даже летом в нем ходит, что дало хорошую тему немцу позубоскалить над ним какое-то время. Жаль только, словесные уколы прошли мимо него. Когда надо эта сволочь ничего не замечает и не реагирует на подколы.
Да уж, по сравнению с начальной школой русский сильно поменялся. Увереннее стал, наглее и даже, признал Байльдшмидт скрепя сердцем, превзошел его, Великого, в некоторых моментах. И дело было даже не в оценках. Об учебе он особо не парился, ну не дается ему математика с геометрией и что теперь сделать? Резко поумнеть не получится, записываться в компанию ботанов Эдельштайна и прочих, даже под угрозой смерти Гил бы не стал, зато по физкультуре он один из первых. И история ему хорошо дается с биологией и географией.
Дело было в другом, в их отношении к жизни. Каждый день немец бросал вызов окружающей его реальности, людям, событиям, себе наконец. Каждый день борьба, преодоление препятствий, и как итог, желанная вершина, манящая каждого, кто хоть раз почувствовал себя победителем хоть в чем-либо. Бороться и вырвать победу у противника, прямо из-под его носа или заранее знать это, осознавая свои плюсы и минусы и демонстрируя преимущество. Быть великодушным к слабым и уважать таких же сильных людей. Создавать свои союзы, и разбивать объединенных врагов. Проиграть битву, но не войну и никогда и ни за что не сдаваться. Вот чем была наполнена жизнь Гилберта и он ни на секунду не жалел, что выбрал этот путь.
Только почему, его так злит присутствие Ивана рядом? Возможно ли потому, что ни разу его вызов не был принят Брагинским. Любая провокация растворялась в мягкой улыбке и искреннем доброжелательном отношении.
Ну, чем он лучше? Ну, разве что… ему не надо бороться с миром за право своего существования. Ему достаточно протянуть руки и улыбнуться, а люди сами доверчиво пойдут навстречу. Ему не нужно драться, чтобы завоевывать, русский - защитник по натуре и привык обороняться. Зачем конфликтовать, если дело можно уладить миром? Ведь не обязательно бряцать оружием, чтобы достичь компромисса. Камень вода точит – старинная поговорка. Так вот русский и был той самой водой, что может даже скалу сточить. Мягкий, уступчивый, но в то же время, не поддающийся чужому мнению и не следующий бездумно за толпой. Все это завораживало. И порой Великий завидовал его способности относиться к миру так, как будто бы это был маленький неразумный ребенок.
Они были полной противоположностью друг друга и вряд ли бы когда-нибудь смогли стать нормальными друзьями, так размышлял Байльдшмидт, неспеша направляясь в раздевалку, чтобы после отправится на следующий урок.
Обернувшись напоследок перед дверью в зал, немец увидел, как Брагинский стоит под кленом и ловит падающие листья. На лице у него был написан детский восторг, сменившийся счастьем, когда один из желтых листьев упал прямо в подставленную ладонь. Взяв его за черенок, Иван поднес лист к лицу, рассматривая вблизи.
Вот и что он за человек? Непонятно…

Драббл 3

Последний год обучения в школе начался с больших проблем. Причем связаны они были отнюдь не с учебой. У Гилберта началась «весна» в переносном смысле этого слова. И черт подери, «весна» была странной даже по меркам его непростого характера. Во-первых, она началась осенью, в начале сентября, а во-вторых, по какой-то необъяснимой причине объектом воздыхания было выбрано, конечно, не интересуясь мнением Великого, лицо одного и того же с ним пола. И самое страшное заключалось в том, что этим самым объектом оказался Иван Брагинский!
Первые дни Байльдшмидт дико мучался, пытаясь изжить из себя неудобное и по всем показателям неправильное чувство. Днем, кажется, даже, удавалось, а вот ночью… Коварный русский прочно поселился в его снах.
Неизвестно сколько раз Гил просыпался посреди ночи в поту и немного очухавшись, шел в ванную, чтобы снять чертово возбуждение. Вот каким образом у него вставало на парня, а не на грудастую модель журнала Плейбой, было еще одной неразрешимой загадкой.
На фоне дневных моральных терзаний и сладких мучительных ночных кошмаров, как-то незаметно ушел аппетит и интерес к обычным шалостям. Мнительный Людвиг хотел даже вызвать скорую, когда однажды утром, всклокоченный и невыспавшийся Гилберт отказался (вы не ослышались!) от завтрака. Насилу успокоив недоверчивого братца, Бальдшмидт сбежал в школу, пока брат вместе с неотложкой не вызвал команду со смирительной рубашкой.
Все было ужасно, и к середине месяца проблема приобрела поистине угрожающие размеры, поскольку немец уже смотреть не мог на Брагинского. Ему сразу приходили на ум ночные «кошмары», и он быстро отворачивался, краснея и мысленно проклиная свое чересчур живое воображение. Надо было что-то делать… Ну а к кому идти за советом, как ни к друзьям?
В один из обеденных перерывов Гил набравшись храбрости, поинтересовался у Франца, прожженного ловеласа, как побыстрее добиться взаимности у человека, который тебе нравится. Внезапное признание породило живейшую волну интереса и не меньший шквал полезных советов
- Ну, наконец-то это случилось! Кто эта счастливица? Кого ты не обошел своим вниманием Элизабет или Ольгу? А может быть ту скромницу, сестру Цвингли? Если так, советую заранее запастись большим терпением.
- Гилберт, ты уже признался ей? – поинтересовался Антонио.
- Нет, – неохотно ответил Байльдшмидт, прикидывая как бы ему ускользнуть от темы личности избранницы, точнее избранника.
- Тогда ты пришел по адресу, mon ami. Сейчас я расскажу, как добиться сердца девушки.
М-да, Иван, конечно, никаким боком на девушку не похож, но послушать надо, вдруг что-нибудь из сказанного пригодится.
- Сначала, ты должен ей признаться! Думаю, тебе вряд ли кто откажет, поэтому переходи к следующему шагу и делай комплименты. Каждый день говори ей, как она превосходно выглядит!
- Подари ей цветы. Девушки любят получать букеты в подарок просто так, – присоединился к обсуждению Карьедо.
- Да, и проси разрешения проводить до дома и при согласии предложи понести ее сумку.
- И не забудь про поцелуй на прощание! Обычно девушки сами это делают, а твоя задача не прозевать момент, чтобы удвоить или утроить количество поцелуев. А еще…
- Стоп-стоп-стоп. Как я понял, первым шагом все равно остается признание? – поднял вверх руки немец, приостанавливая их.
- Да, мой друг. Анонимные записки и тайные воздыхатели уже не в моде. К тому же есть шанс, что девушка может подумать на другого и ты останешься не у дел. Ну а теперь я жажду узнать в кого умудрился влюбиться наш Гилберт?
- Понятно, - проигнорировав француза, альбинос запихнул в рот остаток булочки и поднялся на ноги. – Мне пора. Сейчас уже новый урок начнется.
- Эй, Гил ты оставишь нас умирать от любопытства? Так же нечестно!
- Оставь его, видишь, у него мыслительный процесс пошел. А мы рано или поздно все равно узнаем, кто она такая, – пресек француза Тони.
- Я бы хотел знать это уже сейчас. Вдруг это одна из моих подруг? Так хоть я уступлю ему дорогу… - разочарованно протянул Франц. – Эх, пошли и мы тогда? Вдруг наткнемся на него, делающего признание?
Испанец только хмыкнул, решив про себя, что хитрый Байльдшмидт до самого последнего момента не раскроет тайны.

***
Оставшееся время до конца уроков немец старательно себя накручивал, что в признании нет ничего страшного. Великие этого дела не боятся, даже если признаваться надо парню. В итоге, ему это, кажется, удалось, и, не теряя времени, пока гордость и нежелание сдаваться не задавило локомотивом трусости, Гилберт отловил в коридорах школы Ивана и суровым голосом приказал ему идти за ним для серьезного разговора.
Затолкнув Брагинского в первый попавшийся пустой класс, немец закрыл дверь и, собравшись с духом, шагнул вперед.
- Постой, Гил! Прежде я хочу сказать, что, что бы ни послужило темой для разговора, я с тобой драться не буду!
- Чего? – притормозил и с удивлением глянул на него Байльдшмидт.
- Ты в последние дни со мной совсем не разговаривал и избегал меня. Значит, я чем-то тебя обидел и хочу извиниться. Я…
- Заткнись! – оборвал очередной поток слов Гилберт и, ухватив за пиджак, встряхнул русского. – Я люблю тебя!
В ответ Иван глупо заморгал, глядя на альбиноса взглядом полным непонимания происходящего. Проклиная русскую непонятливость, немец еще раз четко повторил фразу. – Я люблю тебя!
- Это ведь не шутка? – спросил у него русский и, видимо, что-то такое увидев во взгляде Байльдшмидта, тут же сам себе ответил:
– Не шутка…
- Ну и?
- Дорогой Гилберт, извини меня, пожалуйста, но я не могу ответить на твои чувства, - спустя пару мгновений, смущаясь и краснея, как девчонка, выдавил из себя Иван и уставился на него своим фирменным щенячьим взглядом.
- Понятно… - после этих слов как-то сразу стало тяжело дышать. – Понятно…
- Гил, ты извини, если…
- Заткнись. Обойдусь без сопливых извинений, - устало повторил немец и быстрым шагом вышел из класса.
Да уж, и на что он надеялся? Что Брагинский радостно подскочит и от счастья упадет на колени, услышав это? Черт, как глупо же… Одна надежда, что трепать не станет об этом. Хотя он вроде бы не из таких.
Но, блин, почему же ему сейчас так обидно, что хоть плач. Неужели потому, что он в глубине души надеялся на положительный ответ? Наверное, только сумасшедший согласился бы на такое. И что теперь делать-то? Мысли бессвязными отрывками возникали в голове и тут же пропадали. Хотелось биться головой об стену, наорать на кого-нибудь и убежать как можно дальше отсюда, от школы, от него и от себя.
Проскочив сквозь толпу, освобожденных от ежедневной повинности школьников, Байльдшмидт помчался домой со всех ног, не заметив, как его проводили до ворот две пары любопытных глаз.

***
- Думаешь это он?
- А кто еще? Заходили в класс они вместе, потом Гилберт с перекошенным лицом вылетел, а после и Иван вышел расстроенный.
- Теперь, понятно, почему он молчал по поводу личности избранницы. Подумать только, не думал я, что он так резко поменяется.
- В лучшую сторону?
- Нуу…Скорей всего. Теперь можно и не скрывать особо ничего.
- Боюсь, он сейчас мало будет расположен к пониманию.
- Да-да. У бедного Гилберта разбито сердце. Но мы ведь не оставим все так.
- Ты это о чем?
- Я считаю, что он просто неудачно объяснился. На самом деле Иван тоже к нему неравнодушен, иначе бы не ругался с ним столько лет.
- Ты считаешь, что их ссоры означают что-то большее?
- Конечно. И не только со стороны нашего бедного немца. Брагинский такой потерянный ходил, пока Гил определялся со своей ориентацией. Я уверен, что у них все получится. Надо только подтолкнуть.
- И как же мы их подтолкнем? Гил к Ивану теперь за километр не подойдет.
- Да, поэтому мы будем подталкивать русского.
- И как же?
- Ты слышал о чудесной силе ревности?
***
На следующий день, Байльдшмидт пришел в школу за пять минут до звонка. Сначала, он вообще не хотел приходить, но в процессе умывания передумал. Людвиг и так с тревогой на него посматривает, а если заметит, что в школе его нет, то точно позвонит родителям. Придется объясняться по телефону, врать. А так не хочется… Может все и обойдется.
Не глядя по сторонам, немец сел за свою парту и стеклянным взглядом уставился на доску. Несмотря на показную сосредоточенность на математике, альбинос спиной чувствовал чужой взгляд, примерно из той части класса, где сидел Иван. Это заставляло его жутко нервничать. Хотелось обернуться и посмотреть, правда ли на него смотрит русский, но он усилием воли одергивал себя, заставляя не отводить глаз от доски.
На перемене к нему подскочили Франц с Тони и загородили от остальных, что дало прекрасную возможность отвлечься и переключится на болтовню друзей. Глупые мысли рано или поздно сами уйдут. Как и этот взгляд. Не желая признаваться себе в этом, немец, все же, чувствовал страх, поскольку не знал, что может увидеть там. Злость? Жалость? Презрение? Это было бы вполне естественно, но все же слишком страшно оборачиваться, чтобы подтвердить свои догадки.
Внезапно вскочивший Альфред с воплем, вздел руку с psp:
- Я герой! Я прошел все уровни в игре и набрал рекордное количество очков!
Большинство заинтересованных тут же подошло к нему, желая посмотреть тот самый рекорд, а заодно и игру. Стараясь не выбиваться из своего привычного образа, Гилберт тоже подошел вместе с друзьями к нему и с усмешкой спросил у Джонса, сколько лет тот шел к своему рекорду. Возмущенный американец, потрясая игрушкой, стал яростно доказывать свое превосходное умение проходить квесты. Завязался спор, который плавно перетек в общее обсуждение игр и был быстро прерван звонком на урок.
Вернувшийся на свое место Байльдшмидт озадаченно хмурился. Ему показалось или вовремя обсуждения чья-то рука скользнула по его бедру? Но рядом стояли только Франц и Тони. Неужели это их шуточки? А еще, кажется, что Иван это видел, поскольку ощущение чужого взгляда преследовало его всю перемену. Хотя, ему-то какая разница? Вчера они все обсудили и расставили точки по местам. Еще год. Проклятый учебный год и они разбегутся в разные стороны и больше никогда не встретятся. Тот университет в Дрездене, который ему советовал отец, вполне с этой задачей справится и будь что будет.
В обеденный перерыв Карьедо снова подошел к нему и предложил подняться на крышу. Уцепившись за очередную возможность выйти из поля наблюдения Брагинского, Гил слинял из класса вместе с испанцем. По привычке, расположившись на своем любимом месте, немец наконец-то заметил, что одного участника не хватает.
- А где Франц?
- Он сейчас придет. У него маленькое неотложное дело.
В доказательство его слов, дверь на крышу распахнулась, явив им, довольного и лукаво улыбающегося француза.
- Вы начали без меня? Как не стыдно!
- Ни капли. Ты слишком долго шел, ловелас. Опять с какой-нибудь девчонкой зависал?
- Не угадал, mon ami, – усаживаясь рядом с ним, ответил Бонфруа. – Кстати, Гил, как твое признание?
Мгновенно помрачневший немец мысленно прикинул, что бы такого сказать друзьям. Не пытался или не получилось?
- Не получилось, да? - сочувственно протянул Франц, тем самым завершая его дилемму. - Мы вчера видели вас. Ты, главное, не расстраивайся. Всякое бывает.
- Кого это вы видели? – с подозрением вскинулся Байльдшмидт.
- Тебя и Брагинского. У тебя на лице было все написано, когда ты выскочил из коридора и умчался домой, а потом и он вышел.
Альбинос хотел бы только возразить, что ничего такого не было, но отрицание комом стало в горле, когда он вспомнил вчерашнюю сцену признания. Махнув рукой, парень не стал ничего говорить. Ну, видели и видели. Вроде бы, для них это нормально и не вызывает отторжения. Да и какой смысл отрицать? Все-таки друзья - это не пустое слово, и это они доказывали все годы, что были вместе.
- Дурак он, твой Ванька. Такого красавчика упустил, но я-то свой шанс терять не намерен.
За своими нелегкими думами Байльдшмидт упустил момент, когда француз вплотную подобрался к нему и приобнял за талию.
- Ты всерьез? – только и смог ошарашено протянуть немец, в то время как, Бонфруа толкнул его в сторону, почему-то в аккурат на Антонио.
- Конечно, – убежденно ответил ему Франц, с улыбкой склоняясь над ним.
Руки Тони обхватили его за талию, обнимая и в тоже время не давая вырваться.
- Эй, шутники, я не понял соль шутки!
- Гилберт, никакая это не шутка. Мы действительно хотим тебя утешить. Гарантирую, сегодня ты о русском даже и не вспомнишь, да и в дальнейшем тоже.
Почувствовав его губы на своих губах, альбинос даже не стал сопротивляться, сбитый с толку внезапными действиями друзей. Психика, убитая вчерашним неудачным признанием отказывалась отрицательно реагировать на происходящее, да и похоже на время вышла из строя, помахав ему на прощание.
А это руки Карьедо лезут ему под рубашку? Надо же, никогда бы не подумал, что он тоже… как француз. Щекотно даже, но вроде не неприятно. И Бонфруа тем временем, целует его, не давая вымолвить ни слова. Как будто бы Великий стал сейчас орать "Караул! Насилуют!"
Неожиданно дверь на крышу распахнулась, с силой грохнув о стену, и в темном дверном проеме показался русский. Чрезвычайно серьезный Иван, увидев представшую перед ним композицию, нахмурился, и пройдя быстрым шагом через крышу, в мгновение ока оказался рядом.
- Гил, нам надо поговорить! – безапелляционно скомандовал он, отпихивая в сторону Франциска и за руки дергая на себя во второй раз за день совершенно ошалевшего немца. Подняв его на ноги и не отпуская руку, Иван все тем же быстрым шагом увел его за собой с крыши, оставив его друзей, безмолвно наблюдающих за сценой похищения, одних.
- Какого ты творишь? – наконец сподобился возмутиться Байльдшмидт, когда они уже прошли лестницу, и попытался притормозить.
- Какого черта ты творишь, я хотел бы знать? – внезапно с яростью высказался Брагинский, оборачиваясь и прижимая к стенке альбиноса.
Замолкнув, Гилберт с удивлением рассматривал лицо взбешенного русского. Почему он так злится? Неужели из-за того, что увидел? Но вчера ведь он сам сказал, что между ними ничего не может быть.
- Даже не вздумай еще раз пойти на крышу! Особенно с этими двумя!
- Почему?
- Потому что! – все так же резко ответил Иван и, как будто успокоившись, продолжил:
- Прости... Я тут подумал и понял, что... Я не могу быть с тобой. Однако мне совершенно на это "не могу" наплевать.
Серьезный… Действительно серьезный и тон, и лицо. И смотрит так, как будто ответа ждет... или и вправду ждет?
- Скажи что-нибудь. Я могу еще надеяться, что ты мне не откажешь?
- Да, – вырвалось, прежде чем, альбинос успел подумать над своим ответом. Да уж, Великий, можешь сказать своей гордости пока, раз уж так быстро согласился.
- Спасибо… - мягко улыбнулся ему Брагинский, прежде чем поцеловать его и окончательно заставить поверить в реальность происходящего.

***
- Как ты думаешь, у них все в порядке будет?
- Ну, судя по лицу, с которым Брагинский забрал Гилберта, у них все будет отлично. Такой явной ревности даже я и не ожидал, когда перед обедом намекнул ему, что хочу приударить за Гилом.
- А если бы твой план не сработал?
- Ну, я думаю, Гил бы все равно вписался в наши отношения. Все-таки мы с детского сада дружим и давно научились понимать друг друга, ты так не думаешь?

@темы: Россия/Пруссия, с участием иных персонажей, PG-13, fanfiction

---

[Alikurai]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Mr. Zombie]

Что-то киснет сообщество.
Ладно, опять я со своим творчеством. Снова же никакого фш. Конечно выглядит не так очаровательно, как предыдущая работа, но зато в ней просматривается смысл.~


А если тыкнуть сюда, то можно увидеть эту работу в рамке и блокнот с предыдущим моим рисунком.

@темы: fanart, Россия/Пруссия

---

[Mr. Zombie]

Ну что ж, рискну!
На основном сообществе Хеталии мое творчество не особо любят. ~
И поэтому, первыми мое творение будут созерцать участники данного сообщества!: з
Ну собственно, я очень надеюсь, что найдутся люди, которым мои рисунки будут по вкусу. А так же, этот рисунок не был тронут фотошопом вообще. Рисовалось фломастерами и гелиевыми ручками.

И, честное пионерское, я пытался выложить тут этот арт через ДА. Что-то как-то не вышло.

@темы: fanart, Россия/Пруссия

---

Фиолетово-чёрный

[Dein P.]

Название: Фиолетово-чёрный
Автор:  Dein Preussen |Tsuki no Tireira| и  Klodwig
Бета: самосуд (с)
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Персонажи: Иван, фем!Гилберт (Берта), Людвиг, посторонние
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, AU, Драма, Эксперимент, Гет, POV, Психология, Songfic
Предупреждения: Смена пола (gender switch), OOC
Размер: Мини,
Статус: закончен
Дисклеймер: Я не я та хата не моя! Це все Хімка накорячив! (с)
Описание:
Если можешь беги, рассекая круги.
Только чувствуй себя обреченной.
Стоит солнцу зайти, вот и я
Стану вмиг фиолетово-черным.

(с) Пикник и Э.Шклярский на стихи.
© Увижу плагиат - убью...
Публикация на других ресурсах:ЗАПРЕЩЕНО!
Примечания автора: AU по отношению к статусу стран - они люди. На описания мы тогда опять пожлобились....
З.Ы. для D.P. это любимое АУ

О тебе ходят байки в мои кругах. Самая красивая проститутка во всей Москве - немка, хотя сама и говоришь, что пруссачка, Берта Байльдшмидт. Альбиноска с алыми глазами, что, кажется, впитали в себя кровь всех убитых из-за тебя людей. Длинные белые волосы - отдельный пункт твоей гордости. О фигуре не стоит и говорить - она идеальна... А кожа будто соткана из лунного света.
Говорят, что твоя красота соблазнила даже самого Дьявола. Что ж, я охотно верю, даже в то, что ты поставила его на колени - с такой гордостью, таким характером и таким огнём в глазах тебе это было бы не сложно.
Сколько раз я пытался сделать тебя своей? Я сбился со счета. Но всякий раз ты ускользала в самый последний момент, оставляя меня кусать губы, представляя тебя в объятьях богатого клиента. Я ведь тоже не беден.... Почему ты всякий раз отвергаешь меня? Я готов дать тебе все. Тебе не пришлось бы работать. Ты была бы одета в меха и бесчисленные нити жемчуга обернули бы твою лебединую шею.
Но ведь ты сама не хочешь жить так - ни со мной, ни так, как живёшь ныне - богато, по меркам проституток... Я же знаю, что прячется за твоей маской неприступности - запутавшаяся девчонка, которая тоже умеет плакать.
Ты же помнишь, как один раз я застал тебя в церкви? Я удивился, что ты делала в православном храме...но это было мелочью, по сравнению с тем, что ты молилась у старой иконы Богоматери, беззвучно плача и стоя на коленях...но, как только я подошёл к тебе и окликнул, ты вскочила, отвесила мне пощёчину и тут же быстро убежала. Ты бежишь, но точно чувствуешь себя обречённой.
А что потом? Снова пьяные ночи, снова гулянье до утра. Ты танцевала на столе с бокалом кроваво красного вина, и все взгляды были прикованы к тебе. Они все были твоими.
Белый и красный. Страшное сочетание цветов: ангельские крылья и кровь. Окровавленные, сломанные, потерянные крылья. Как давно ты их потеряла? Ответь мне.
Прежде, чем я успеваю осуществить своё крайне пьяное намерение снять тебя со стола, чтобы все мои компаньоны, так же видные криминальные личности, не смотрели на тебя такими голодными глазами собственников, ты оказываешься в руках Крауца, моего немецкого бизнес-партнера, и я иду напиваться, а ты - в мою же спальню, ближе комнат нет, с ним...Хотя всё должно было быть иначе, мой бескрылый ангел.
Красный и белый. К этим цветам совсем не пляшет его желтый и синий. К этим цветам должны быть присоединены мои фиолетовый и черный. Черный и фиолетовый. Красиво же.
Но ты упорно не хочешь этого понять. Закрываешь глаза, уши, убегаешь от меня прочь, лишь бы не знать этого. Но так не может продолжаться вечно. Рано или поздно я сойду с ума.
Но сегодня что-то меняется и, когда я прихожу к тебе в очередной раз, ты соглашаешься уехать со мной, но я невольно отмечаю надломленность твоего наигранно высокомерного голоса и пустоту в глазах, где раньше всегда мелькали огоньки, плясали черти.
Накинув на твои плечи благоразумно прихваченную с собой шубу из белоснежного песца, которую я купил именно для тебя и каждый раз возил с собой, я усаживаю тебя в машину - замёрзнешь же в тоненьком платье, пока доедем. Да, я прекрасно вижу на твоем теле синяки...но они явно не от плотских утех, а от побоев. И я даже знаю, от кого они, но лучше промолчу...
Чем ближе мы к моему дому, тем труднее мне становится думать о дороге, а не о тебе...А в голове всё более навязчиво крутится картина, как этот чёртов немец прикасается к твоему телу, сперва - обманчиво нежно, а потом - бьёт по своему обыкновению....
Резко останавливаю машину. В твоем взгляде удивление.
Притягиваю тебя, крепко прижимаю к себе и глажу по плечам. Ни капли похоти. Как... котенка, вымокшего под дождем. Беспокойный овал твоего лица, потухшие глаза. Это твоя грань, ты почти сломалась. Есть только один выход.
- Берта.... Беги.
Смотришь на меня растерянными алыми глазами, от безжизненности которых так и хочется взвыть и пойти бить морду Людвигу, ведь именно после него ты стала такой.
- Беги... - снова повторяю я и едва ощутимо прикасаюсь губами к твоему лбу. - Беги, не оглядывайся...Беги, но только не сломайся...
- За....зачем?
- Это не твоя судьба. Ты потеряла крылья, но еще сможешь вновь их обрести. Беги. Прошу тебя, беги. Куда ни-будь подальше. Только не останавливайся. Спрячься так.... Чтобы я тебя не нашел.
Ты только коротко киваешь, решив не спрашивать, что и зачем, и быстро выходишь из машины. Белая фигура в белой метели быстро теряется, а я опускаю голову на скрещённые на руле руки.
И всё же я - фиолетово-чёрный - всё хочу контролировать, но в тоже время не могу объяснить ни одного своего поступка, благодаря которому этот контроль от меня ускользает. Сколько бы я не стремился к мечте, я всё равно сам её отпускаю....
Прости меня. Прости Берта. Я дам тебе неделю отрыва и пойду искать. И, когда найду, я убью тебя.
Положу твою голову себе на колени.
И буду гладить беспокойный овал твоего лица....

@темы: Россия/Пруссия, с участием иных персонажей, PG-13, fanfiction

---

Каждый читает в меру своей распущенности (с)

[Klodwig]

Название: Каждый читает в меру своей распущенности (с)
Автор:  Dein Preussen |Tsuki no Tireira| и  Klodwig
Бета: самосуд (с)
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Персонажи: Россия/Пруссия, Пруссия/Венгрия, Венгрия/Австрия, Франция/Австрия (пролётом), упоминание Германия/фем!Италия и Австрия/Швейцария
Рейтинг: NC-17
Жанры: Ангст, AU, ER (Established Relationship), Эксперимент, Гет, Юмор, POV, Психология, Романтика, Повседневность, Слэш (яой), Songfic
Предупреждения: Нецензурная лексика, Смена пола (gender switch), OOC, Изнасилование
Размер: Миди
Дисклеймер: Я не я та хата не моя! Це все Хімка накорячив! (с)
Статус: завершен
Описание: "...Собственно, всё началось банально...с того, что у меня сломалась машина, и мне пришлось просить коллегу по журналистскому цеху, русского - Ивана Брагинского, подвезти меня за символичное вознаграждение - премию, которую я, как редактор, обязательно выпишу. Дальше было круче. Мы приехали. Зашли в дом...Услышали звук отъезжающей машины и писк моего севшего телефона. Затем было выразительное русское «Блять» от Ивана, кинувшегося к окну..."
Посвящение: Ресурсу Кил Ми Плиз за идею и автору идеи непосредственно. А ещё....себе любимым.
Публикация на других ресурсах: Публикуем только сами.
Примечания автора: 1) АУ состоит в том, что они - обычные люди - журналисты - главред и его первый зам.
2) Первые три пейринга основные. Упоминание об остальных - два раза в тексте.
3) Авторы писали это по ночам и будили хохотом всех домочадцев. Сжальтесь - оставьте содержательный комментарий.

День первый: Та, блять!

Знаете, кажется, я счастлив. Три года ухаживания за девушкой, в которую я влюблен, по-моему, с 10 лет, и вот - мы помолвлены. Я снова и снова прокручиваю в памяти момент, когда она улыбнулась и сказала «Я согласна». Кажется, я тогда стал цвета букета кровавых роз, который держал в руках.
Лиза. Моя Лиза. Еще немного, еще неделя и ты будешь моей безраздельно. Ради этого стоило ждать все эти года. Наверное, первое время я буду только любоваться тобой, не смея прикоснуться. Любоваться твоими глубокими глазами цвета молодой зелени, твоими мягкими локонами, в которые ты вплетаешь цветы.
Буду любоваться, ибо не любуюсь сейчас....Сейчас у меня в поле зрения только фиалковые глаза, здоровый шнобель между ними и лохматая копна русых волос. И всё. И больше ни одной живой души в радиусе 10 километров.
Собственно, всё началось банально...с того, что у меня сломалась машина, и мне пришлось просить коллегу по журналистскому цеху, русского - Ивана Брагинского, подвезти меня за символичное вознаграждение - премию, которую я, как редактор, обязательно выпишу. Дальше было круче. Мы приехали. Зашли в дом...Услышали звук отъезжающей машины и писк моего севшего телефона. Затем было выразительное русское «Блять» от Ивана, кинувшегося к окну.
- У нас угнали машину... - констатировал он.
- Что? - опешил я.
- У нас угнали машину, - повторил русский.
От шока я перешел на родной немецкий и разразился непечатной тирадой. Это ж надо было переться за 40 км на дачу, чтобы забрать вещи и....и...
- И у меня телефон остался в машине...и документы, - бледнеет журналист.
Не...охереть...просто охереть.
- С вашими русскими угонщиками! - взревел я, круша всё подряд.
Ну, это ж надо так! Еще и у меня телефон сел. До ближайшего населенного пункта - пилить и пилить, связи нет, еды.... Еда есть, вода тоже. Спокойно Гилберт, спокойно. Продержимся. Скоро нас хватятся и спасут из этой глухомани.
- Ну и что нам теперь делать, господин редактор? - буркнул Иван....и его этот бурк меня вывел окончательно.
- Сидеть, блять, и ебаться! - плюю я в сердцах. Нервы.
- Гилберт, спокойствие. Не все так плохо как кажется. Вот тут водка есть, давай выпьем, успокоишься.
- Ты не понимаешь! У меня на носу свадьба! Нас будут искать невесть сколько времени! А, блядь, наливай...
****спустя 5 часов****
В глазах плывёт....и уже как-то похуй, что меня ждёт Лиззи, что я тут напиваюсь чёрти-где со своим подопечным...и мне жутко его хочется поцеловать. Я точно перепил, но хочу ещё.
- Брагинский! - кричу я совсем пьяным голосом. - Наливай!
Наливает. Блин, а сам-то трезв как стеклышко, русский черт. И водка ихняя...ик.... Забористая. Хотя все равно пиво лучше, а особенно это... как его.... Блин.... Забыл.
- И вообще.... Это ты.... Да... виноват.
- Почему это я? - мягко улыбается проклятый трезвенник. - Не я...а те, кто машину угнали...
- А ты...это... не закрыл её, ага, - язык заплетается, в голове тумааааааан.
- Ну тогда я...ик...виноват. И что ты сделаешь? Накажешь меня? Ха-ха... - О! и он, кажется, подхмелел...
- Да! Вот щас возьму.... И набью тебя, - шатаясь встаю и подхожу к русскому, занося кулак для удара.
- Не упади... - смеётся тот.
Накаркал, падла. Я упал. На него.
Стул, времен постройки этого дома, не выдержал такого хамства и тупо рассыпался на части, а мы оказались на полу. И почему мне кажется, что он на меня смотри, как Родерих, этот проклятый художественный редактор, на мою Лизхен - раздевая прям на месте?
Хотя, как то пофиг...и я ради хохмы начинаю его лапать - с толком и вкусом. Все равно я пьян, мне можно.
На лице Ивана каменное спокойствие, но через десять минут лапанья мне в ногу недвусмысленно упирается ЧТО-ТО.
- Ой.
- Что «Ой»? - тут уже появляется ехидная усмешка. Что-то мне не по себе, от такого выражения его лица. - Начал - заканчивай...
Заливаюсь краской. Хотя кажется, что больше некуда. И так красный. Проклятая водка.
А он смотрит. Выжидает. А у меня тихо рвёт планку и пропадает любой здравый смысл - «недотрах берёт своё», как говорит Франциск - вселюбитель из отдела моды нашего журнала «Хетали». Я наклоняюсь.
- И закончу... - пьяно выдыхаю я в самые губы русского.
Будь я трезв, ничего такого точно не было. Но сейчас мой пьяный мозг переваривает все с запозданием, да и то, через пень-колоду. Ну вот. Я сижу. Верхом. На сотруднике. Одного со мной пола. О, я его уже целую. Охренеть.
А ещё круче - он не только отвечает, а уже плааавно так и ненавязчиво укладывает меня на спину и до отвращения мееедленно раздевает. Пять часов назад я бы отлупил того, кто сказал бы, что я буду так беззастенчиво выгибаться под ну слишком опытным коллегой. Сейчас же мне очень и очень в кайф....А от его поцелуя подозрительно крышу сносит...У меня такого тумана не было даже тогда, когда меня впервые поцеловала Лизхен....
Кожа вспыхивает под его руками, на шее и груди - следы от поцелуев. Как я потом на люди покажусь? А, плевать....
Хочется громко и со вкусом стонать, что я и делаю. Все равно уже все не имеет никакого значения. Мы одни тут. И эта русская сволочь беззастенчиво этим пользуется...Целует, лапает, окончательно раздевает....Стоп! Куда он полез!? Что он там делает!? Бля.....хорошо-то как....
Выгибаюсь. Блин, видел бы меня кто сейчас. Ну где ж это слыхано, что главред глянцевого журнала, строгий, требовательный баламут и немец до мозга костей, которого невесть каким ветром занесло в Москву, лежит на не слишком чистом полу в собственном дачном домике и стонет от каждого прикосновения своего подчиненного? Ну хрень же, что даже в колонку «Хохот» не поместишь! Но, бля....какая же приятная хрень....
Такое впечатление, что он знает каждую мою «ударную» точку. И движения выверенные, будто он проделывал это сотни раз...причём, не с кем-то, а именно со мной. Он слишком хорошо знает моё тело.
- Пре... прекрати.... - а в голосе отчетливо так «продолжай».
- Тебе не этого хочется... - соприкасаясь со мной всем своим немалым телом, он выдыхает мне эти слова на ушко. Бляяяяя....Он что, издевается!? - Твоё тело врать не умеет...
Запрокидываю голову, подставляя шею под поцелуи. Иван, наверное, и не догадывается, что для меня шея - самое чувствительное место. Я терпеть не могу, когда к ней кто-то прикасается, потому и ношу постоянно, даже летом, всякие клетчатые шарфики. А тут.... Сам позволяю провести по ней языком. Высшая мера доверия.
- Ты слишком пьян.... - раздаётся его голос, прежде чем его язык перемещается с шеи на ушную раковину. Я убью его за такую подозрительную осведомлённость. - Но тебе идёт такое опьянение...и я не об алкоголе, - а теперь, гад, ещё и кусает за мочку...не больно, но как током прошибает.
Закатываю глаза и тяжело дышу. Непривычно, еще как. Одно дело, когда у тебя в руках стонет девушка, другое - если стонешь ты сам.
- Я... не пьян, - вру безбожно.
- Ну да... - ещё и смеётся, чмо саркастичное! Ну я тебе покажу! Э!? Бля, я показываю точно не то что надо...Где мои штаны!? Куда они уже пропали!?
- Брагинский, я тебя сейчас сам поимею, - пытаюсь встать и опрокинуть его. Ага, хрен мне по всей морде. Не угадал...
- Ошибаешься... - шепчет на ухо. - Это я тебя поимею.
Экий наглец! Да я... да я...
Властный поцелуй, и остатки разума снова тонут в пьяной дымке. Да я сейчас и так финиширую....В голове безумный туман. И хочется...хочется эту сволочь с фиалковыми глазами, шнобелем между ними и всклоченными русыми волосами.
Я только одного не понимаю - как я проморгал в нём ТАКОЕ!? Хотя...о чём я думаю? Мне думать противопоказано. Надо согласиться - программа «Лежи и получай удовольствие» весьма кайфова...
В каждой бочке меда просто обязана быть ложка дегтя. Вот сейчас я и понял весь глубокий смысл этой пословицы. Все тело прошибло невероятной болью, я попытался не закричать, но в итоге всего лишь прокусил губу. Кровь потекла по подбородку.
- Тише...Я же даже ещё ничего не сделал... - раздаётся уже сбивчатый, с придыханием голос. - И ещё чуть-чуть.
И опять дикая боль. Я убью его...нет - покалечу. Что ж он делает, что такое впечатление, что...ЧТО!? Блять...склероз мой, враг мой...Это ещё не больно. Так, пора лахать.....Пока мозг прояснился...
Толчок. Больно. Толчок. Адски больно. Толчок. Бляаааааа.... Все, никуда никто не убегает.
Наверняка Иван зацепил какую-то чувствительную точку - к боли прибавилось странное, невиданное доселе удовольствие. Брагинский заметил перемену в моем лице и начал более уверенно двигаться под тем же углом.
- Что ж...ты...сволочь...делаешь...уй... - жмурюсь, шиплю, подвываю....и уже подмахиваю бёдрами. Позор на мою белобрысую голову.
Длинные пальцы до боли сжимают мои бедра, ритм ускоряется. Понимаю, что хочется большего. Блин, блин, блин. Гилберт, проснись, приди в себя, осознай все происходящее. Эй, Великий, тебя трахают! Вот только проблема - нравится.
И вот тут мои попытки сопротивления накрываются медным тазом, когда меня целует эта русая сволочь. Вот так меня никто не целовал, я могу это утверждать на все 100%. Обвиваю шею руками, притягиваю к себе ближе....и теперь ищем, где у него чувствительные точки. Я буду мстить! Мля...ну как же хорошо...
Одна за ухом - блаженно прикрываешь глаза. Вторая - во впадине меж ключиц - с губ срывается стон. Третья.... Третью я найти не успеваю.
Меня накрывает, похоже, одновременно с тобой. У меня не было такого даже тогда, когда я впервые затянул Хедервари в постель.
Даже в глазах темнеет. Хорошо....Господи, как же хорошо...И плевать, что внутри горячо и тесно, что на завтра всё будет неистерпимо болеть. Я хочу ещё! Понравилось, мать вашу!
- Прости... - раздался тихий голос. - Я забыл спросить - можно ли в тебя. Похоже, спрашивать уже поздно...
- Ты придурок, Брагинский, - пытаешься подняться, но я останавливаю. - Лежать!
Не хочется двигаться, не хочется даже менять позу. Вечность бы пролежал, обнимая теплое тело.
Стягиваешь с дивана старый плед, набрасываешь на меня.
- У тебя ревматизм завтра разыграется...и температура подскочит, если мы тут у тебя на полу поспим... - шепчет русская скотина с носом как у Буратино. Да, злорадствую и рифмоплётствую. Хреново, да ладно. - Ну, давай хоть на ковёр у камина? Я сейчас его разожгу...Тепло будет.
Мля...и лень...и надо...Великий в просаке, однако...Пруссак в просаке. Гы-гы...Что-то у меня сумбур начинается. Нельзя спать с Брагинским, хотя и хочется...хотя и нравится.
Таки вырываешься из моих цепких объятий и, натянув джинсы, идешь к камину. Лениво слежу за тобой из-под опущенных ресниц и не замечаю, как засыпаю.

День второй: Бля, пиздец!

День второй: "Бля, пиздец!"

День второй. И он проходит под девизом «Бля, пиздец!», ибо бля, пиздец как больно. А ещё я лежу брёвнышком, а меня кормят сухарями с малиновым вареньем. Охуетинительная романтика, но мне нравится. А ещё можно покапризничать – Брагинский жутко сговорчив.
Если меня не подводит память, то когда я вырубился, меня укутали в плед, усадили себе на колени возле камина и всю ночь перебирали пальцами белые волосы, о чем-то вещая. Только вот о чем – убейте, не помню. Пить надо меньше, мля, Великий.
- Вааааань, - тяну я, гордой бардово-бежевой, по цвету пледа, немецкой гусеницей-колбаской подползая к прикорнувшему на диване русичу. – Брагинский, чтоб тебя раком! Проснись!
Великому скучно…..а поговорить больше не с кем…Пусть просыпается.
- Брагинский! Премии лишу!
- Лишай, - недовольно.
- Что, совсем страх потерял?
Нечто утвердительное. Ууууу….. черт русский, козел журналистский.
- Мне скучно…., - тяну и уже через мгновение оказываюсь спеленат в плед и прижат к широкому боку Ивана.
- Гилберт, всё вполне закономерно – я лишил тебя…кхем…образно говоря девственности, а ты меня премии…Уравновешено! – усмехается, укладывая меня на диване удобней. – Лежи, горе прусское.
- Девственности меня, видите ли, лишили…. Придурок.
Злюсь. До чего же я зол! Вот взял бы и придушил голыми руками. А, млять, не могу.
- Лежи, спи и не булькай! Отоспись…а потом продолжим.
Стоп!!! Стоп!!! СТОП! Что значит «продолжим»!? Я не резиновый и не с охренительной регенерацией!
- Брагинский! Ке-се-се-се-се!
- Я кстати масло нашел в кладовой, - наклоняется так, что наши носы почти соприкасаются.
- Идиот! - пытаюсь вырваться, но безуспешно.
- Или тебе не понравилось? Хотя твои стоны говорили об обратном, - смотрит прямо в глаза.
Отворачиваюсь. Блин, знает же, что понравилось, еще как. Одна установка – не краснеть!
- Сволочь, мне же больно! – мне хочется дать себе в морду за то выражение, которое я нацепил. Детская обида. Ей Богу….
- Будет не больно. Обещаю.
- Какого ты меня вообще…. Трахнул?!
- Это была твоя инициатива. Не полезь ты меня лапать, я бы не набрался наглости наконец переспать с объектом своего обожания… - бурчит тихонько и улыбается, будто тупому школьнику таблицу умножения втолковывает.
- Чтоооооо?! – я прям охренел. – С этого места поподробней!
- А что подробней? – и хлопает ресницами…длиииинными….шо корова, ей Богу. – Тебе повторить по-немецки?
Не, я таки скоро двинусь.
- Какого… ты … вообще….. ты что… я….? – пытаюсь связать слова в предложение, получается хреново.
- Ну, вот тебе и главный редактор – двух слов не склеит! – издевается.
- Брагинский! Я даже подумать не мог, что ты…. Педик!
- Не обзывайся! – хмурится. – У нас с Францом просто чем-то схожая идеология о том, что красота не зависит от пола.
- Еще один. Как ты вообще мог?! Ты меня споил! Это было… подло!
- Я тебя не спаивал. Ты сам предложил выпить и сам наклюкался.
- Ты должен был проявить сострадание и уложить меня спать, а не…. Насиловать.
- Насиловать!? Да ты сам полез меня лапать! Сам целоваться полез! И это я ещё насильник! Если б я тебя насиловал, то ты бы так не стонал…поверь мне на слово, - щурится русский…да так, что у меня мурашки по коже.
- Ненавижу тебя! Ненавижу!
Обидно. До слез. Не пойму почему, но хочется зарыдать. Слезы застилают глаза.
- Ненавижу!
- А я тебя люблю…И что меняется от этого в нынешнем положении вещей? – гррр! Вот съездить бы по наглой морде!
- Вообще, откуда ты взялся на мою голову?! – кричу, а сам уже почти реву.
- Взялся…откуда-то да и взялся. Эй..не реви…Или от того, что один раз девушкой побыл, так бабские гормоны проснулись!? Не глупи… - не, гад, издевается!
- Что я теперь Лизе скажу? – закрываю лицо руками и раскачиваюсь взад-вперед.
- С лестницы упал! Да хоть ничего не говори! – и только сейчас у меня проскакивает мысль, как мне еще не набили морду.
- Да что ты понимаешь?!
- Гораздо больше чем ты, господин главный редактор!
Ну что этому идиоту еще сказать, если он не слышит. Если не понимает, как это больно, когда в хмелю ломаются все устоявшиеся принципы и правила. Молча утыкаюсь лицом в колени, захлебываюсь слезами. Да, стыдно. Но ничего не могу с собой поделать.
- Эй…. – ну вот, меня ерошат по волосам и чуть приобнимают. Подонок…. – Не плачь, дурак…Если для тебя это ничего не значит и ты не побежишь бросать свою Лизхен, то всё нормально. Бей меня, колоти…Да хоть сам поимей, в конце-то концов. После того, как нас вытащат отсюда, я советую тебе просто забыть всё.
Всхлипываю. Нет, блин, только я могу так влипнуть. Людвиг, мой младший брат, а заодно и представитель журнала в Берлине, никогда бы не попался в подобную ситуацию. Но почему я не могу быть таким же, как он? Почему я постоянно ищу приключения на свою пятую точку? На сей раз в прямом смысле.
И не понятно, чего я хочу больше, на что моё тело даёт такую истерически бурную команду…Мне хочется отлупить его…или просто – его? Реву из-за того, что стыдно перед Лиззи, или из-за того, что он вот так предлагает всё забыть? Бляяяя! Я ничего уже не понимаю….
- Ну, Гилберт…. – Иван прижимает меня к себе, а я утыкаюсь ему в грудь и продолжаю истерить. Блин, в жизни никогда не плакал, а тут…. Как девчонка, честное слово.
- Ну, Гилберт! Дай я тебя поцелую…и всё пройдёт! – пальцами поднимает моё лицо вверх. Улыбается очень тепло и мягко. Бля…а у меня, наверное, видок ещё тот…
- И-ди-от, - выдавливаю из себя. – Самый настоящий….
Закончить мне не дают.
Фак, ну как можно целовать так, что у меня крышу сносит, а? Чую, что сейчас меня опять поимеют, хотя наличие масла как-то успокаивает, непонятным образом. Но….но мне уже хочется, а это настораживает. Проклятый русский!
Ну, вот зачем так надо мной издеваться, а? Ну вот за какие грехи? Бляаааа…..
Легко прикусывает губу. Вроде ничего такого, а меня уже несет. Почему так? Потому что это ты?
Дальше круче – опять по точкам. Свооолочь! Теперь он наверняка знает даже самые убийственно «болевые». Так, надо брать себя в руки и так же проходится по его точкам.
Вывернуться, опрокинуть на спинку дивана и плотоядно облизнуться, для полноты картины.
- Я буду мстить, Брагинский!
- И что ты сделаешь, - ни капли страха в глаза. Смотришь, вроде так и надо.
- Я что-нибудь придумаю.
Провожу рукой по груди, мимоходом расстегивая рубашку. Брагинский, у тебя шикарный торс, вчера я этого не заметил. Да и некогда было замечать.
- Чуть больше наглости, мститель… - усмехается и сам скидывает рубаху.
Не, ему, конечно, хорошо – оделся, а я тут лежу в неглиже и пледике…точнее сижу, да ещё и у него на бедрах. И плед сполз до талии. Хе-хе-хе, был бы я девушкой и, в то же время, был на его месте, я бы мог сказать, что выгляжу соблазнительно. Но это какой-то пьяный…или опохмельный сарказм. Так…надо справиться с мудрёной застёжкой джинс. Смотрит с издевкой, падла, как я тут мучаюсь. Аррр…
- Нет, Гилберт, актив из тебя ну никакой.
И вот я снова придавлен к дивану. Обидно, мля.
- Но знал бы ты, как ты прекрасен, когда забываешь, что ты главред, когда беспомощен.
- Ке-се-се-се-се! - и губу вперёд нижнюю выкатить. Построим немного из себя оскорбленную невинность. – Не пори чушь!
- А стонешь ты как…. Заслушаешься. Ты не понимаешь своей красоты, Гилберт. А на тебя, кстати, половина коллектива облизывается.
- Так у нас же почти мужской коллектив, придурок! У нас же из женщин только Лиззи да твои сёстры! – а что я? Я в ахуе и тотально возмущён. Набрал себе папаша пидарастию в филиал и меня засунул!
- Ну…. Ты у нас слишком лакомый кусочек, чтобы тебя упустить из виду. Суровый. Неприступный. И гетеросексуальный до мозга костей, как и твой брат.
- Брата не трожь! – руки от Людвига подальше – за мелкого будет перегрызена любому. – Ты ещё поезжай брата моего соблазнять, блять! У него тоже свадьба, только через месяц, с его итальянкой! – ща весь интим накроется…
- Не нужен мне твой брат, у меня ты есть. А больше мне никого не нужно.
Хитрый, падла. Чтоб я не слишком возмущался, окончательно убираешь с меня плед и осыпаешь грудь легкими, невесомыми поцелуями.
- Сволочь… - а голос уже срывается. Бля, завожусь с пол оборота. Крышу сносит круче, чем вчера, но… я же сегодня не пьян!? Я же могу отвечать за свои действия! Но тогда почему мне хочется врезать себе по морде или биться головой об ведро, как зам. брата – Цвиллинги, когда я САМ его целую, причем с пристрастием аля «по-блядски»!?
Перехватывает инициативу, а в глазах пляшут черти. Доволен, как же. Начальника трахнул. Да и начальник хорош, особенно сейчас.
Закрываю глаза, чтобы не видеть своего позора. Зря, ой зря, чувства только обострились, а язык Ивана вырисовывает узоры по всему телу. Причем, именно там, где тело само того нагло требует…стоп, куда это вниз пополз!? Чего!?
- Брагинский, блять, ты что творишь!? – взвизгнул, как перепуганная малолетка, ей Богу.
Ответить ты не можешь – рот занят. Фак, фак, фак…. Запускаю пальцы в русую шевелюру, умоляя не прекращать. В жизни не думал, что со мной будет что-то подобное
Нет, он однозначно куда более умелый, чем все женщины, с которыми я спал раньше. Про Лиз я тактично молчу. Ну это вообще уметь надо так виртузно надо мной издеваться...А я мазохист, наверное, потому что честно тащусь от этих издевательств.
Сколько у тебя было народу до меня? Наверное, не один, и не два, раз ты так искусно владеешь языком, доводя меня до грани. И мне, почему-то, хочется сейчас убить каждого, кто решался посягнуть на это тело. С какого-то хрена у меня просыпается чувство собственника. Хех, почему же с какого-то? С моего…. Ибо все мысли и остатки сознания сейчас собрались там.
Я уже не могу стонать. Хочется кричать, банально кричать от удовольствия, но….. Хотя, что мне уже терять? Все равно никого вокруг.
Разрядка. Не могу даже нормально двигаться. Волны по телу… одна, вторая… Где-то на периферии сознания мимолетом отмечаю, что Иван закашлялся. Похоже, я слишком сильно вцепился в его волосы и не дал в нужный момент отстраниться. Ничего, потерпит – будем считать, что я его пометил.
- Что-то я сомневаюсь в твоей гетеросексуальности… - раздаётся тихий смешок.
- Я сам….в ней… не слишком…. Уверен… - выдыхаю.
- Уже интересно…
Я приоткрываю глаза и щурюсь от яркого света так и не выключенной лампочки, которая висит прямо по диагонали. Русская сволочь вытирает губы и пристально на меня смотрит. Ну да, мне одного раза как-то мало, сам в афиге.
- Ты мне напоминаешь дорогое восточное лакомство… - тянет, улыбаясь, как Чеширский Кот.
- Это каким боком? – тяжело дышу.
- А тебе скажи… - смеётся, вытирает лицо и целует меня в уголок губ.
- Скажи…. – долбанная лампочка, приходится жмуриться.
- Ну а какие у тебя ассоциации с восточными сладостями, ммм? - теперь поцелуй во второй уголок и в губы, но практически невесомый.
- Мед, пахлава, турки, отравление…. – ответил я честно.
- Я и забыл, как мы с тобой в Турцию летали делать репортаж… - смеётся, падла, до слёз, но хоть лампочку закрывает, уткнувшись лбом в моё плечо. – Ты такой же необычный, своеобразный….и, как по мне, безумно сладкий!
- Сахарный, - бурчу. – Растаю скоро.
- Не растаешь… Я просто не дам тебе исчезнуть, - поднимается и смотрит очень пристально в глаза, и я не могу понять, что в его взгляде заставляет у меня в груди что-то больно сжаться, как при виде брошенного на улице маленького ребёнка, который свой обед делит с собаками. Чёртова журналистская фантазия…опять картины, бля. – Дай мне, пожалуйста, пару дней мечты….умоляю. Потом – забудь, будто ничего и не было. Я и вида не подам…Хочешь – вообще уеду в другую страну, но только дай мне насладиться близостью с тобой в полной мере…Я же тебя люблю…
- Ты странный, - закусываю губу, сдерживая стон. Естественно, он не забывает на протяжении всего разговора проходиться по точкам на теле. Даже про самую мозгоуносящую на внутренней стороне бедра не забыл.
- Я не странный. Я просто очень тебя люблю. Знаю, тебя до меня нет никакого дела – у тебя свадьба через шесть дней…Я просто хочу действительно узнать, что такое счастье…. – наклоняется к моему лицу и целует скулы, щёки, губы, едва касаясь и безумно нежно. – Люблю же…люблю…
Блин. Почему я чувствую себя последней сволочью? Как дама, которая отвергает рыцаря, который, рискуя своей жизнью, сразил для нее дракона? Но, чёрт его дери, он же мужик…он существо одного со мной пола. Тем не менее… со мной никогда никто так не был ласков, нежен….и он принимает меня со всеми моими закидонами, хотя даже Лиззи меня постоянно критикует…хоть даже за то, что мне иногда хочется в постели немного нежности и растягивания процесса, в то время как она…ладно, не важно.
Хотя… может именно потому он меня настолько понимает? Именно потому, что у нас с ним одна кожа. Ах… Нет, ну не дадут порассуждать! Интересно, как я умудрился не заметить масло на блюдце на тумбочке рядом с диваном, а?
С маслом действительно не так больно, или это я такой мазохист. Ноги мои оказываются у него на плечах, пальцами я вцепляюсь в обивку старенького уже дивана. Он начинает плааавно двигаться примерно под тем углом, что был вчера.
- Ты так и не сказал мне ничего… Не ответил… - прижимается ко мне всем телом и шепчет, чуть соприкасаясь со мной щеками.
А что я могу ответить? Что за последние два дня моя психика исполняет такие кульбиты, что даже странно, почему её до сих пор не стошнило? Или то, что мне с ним сейчас лучше, чем когда-либо в жизни?
- Говори… - резкий, болезненный толчок. Гад русский…. – Говори же…не молчи….
- Больно…. – единственное, что я могу из себя выдавить. На что-то большее не хватает ни сил, ни мозгов в данный момент.
- Прости… - замедляется и…и начинает «глупые нежности», как говорит Лиз – целует, гладит по голове, проводит руками по телу и двигается ооочень медленно. В принципе, теперь я понимаю, почему венгерка так на меня шипит, едва я начинаю такой процесс. Это доводит до исступления…но никак не до разрядки.
Но мне нравится такая пытка… Я таки мазохист. Обхватываю его ногами и начинаю движение в унисон, подстраиваюсь под неспешный ритм. Кто бы мог подумать, что такое случится именно со мной. В голове не укладывается.
Сам же этот гад русский состроил такую блаженную мину, что я просто удивляюсь, как может быть так хорошо. Кажется, он сдерживает себя, судя по тому, НАСКОЛЬКО напряжён. Ха! Хоть не один я мозгом…трогаюсь…Бля!
- Брагинский! Руки оттуда! – возмущённо выдыхаю, когда для полного моего сдвига по фазе ещё и сжимают мой «повод для гордости», как говорит Лиз, лишая любой возможности достичь разрядки до того, как надо мной прекратят издеваться.
Ноль реакции, только хитрая улыбка. Он всегда улыбается, как бы для себя. Но этот его оскал выводит меня из себя. Сволочь. И какая же, бля, умелая сволочь! Я умом тронусь от его поцелуев…
- Иван…. – стон. – Пожалуйста….
- Нет… - кусает за мочку. Ух….опять «попал». – Ты мне не ответил, ничего…А это молчание даёт повод для размышлений в мою пользу, хотя это глупости, как мне кажется. Так что?
- Что…. Ты хочешь…. Услышать?
- Соизволит ли моё белобрысое счастье быть моим до тех пор, пока нас не найдут… а потом забыть обо всём? Даст ли мне иллюзию того, что любит меня в ответ? – и отчего мне слышится непонятная горечь и сожаление в его словах?
- Согласен…. – согласен со всем. Что угодно, лишь бы прекратилась эта пытка.
- Я же вижу, что это далеко от искренности… - прикрывает глаза, утыкается лицом мне в плечо, убирает руку и начинает двигаться резко и грубо. Не сдерживается…
Обнимаю его за шею. Да, неискренне, но что я могу сделать? Я не могу просто вот так перекроить себя, свои мысли и свои принципы. Прости, Иван. Но, как бы там не было, я чувствую, как что-то во мне ломается, перестраивается…и это не физические перемены. Я никак не могу понять, что же в нем такого особенного, что я даже не представляю перед собой Лизхен, как было с практически всеми моими женщинами, а получаю безумное удовольствие даже от того, что это он? Едва я представляю себе свою невесту, возбуждение сходит на «нет»…Я в шоке…а ещё в полной нирване…
Сил нет. Меня выпили. Нет, меня опустошили и наполнили чем-то новым. Странное ощущение. С глухим стоном Иван валится на меня, придавливая к дивану. Он большой и теплый. Прижимаю его к себе как можно крепче и чуть прикусываю кожу на шее, блаженно прикрыв глаза.
- Моё… - какого-то хера брякнул, какого – не понял. Всё равно…
- Твоё…. – похоже, что соображает он не лучше меня.
- И шиш я тебя отпущу… - как только пытается от меня свалить, бурчу.
Смирился. Горячо дышит мне в ухо, и я не замечаю, как проваливаюсь в омут сна. Приятный, теплый омут.

Непредвиденные обстоятельства.

К вечеру этого дня нас вытащили из этой дыры. Приехали Лизхен и Родерих. Иван, смеясь, рассказывал, каким кубарем я летел по лестнице и вписался самой пятой точкой на ножку опрокинутого стула, как у меня пошла аллергия на мазь, которую мы нашли в кладовке, как меня била температура и я искусал себе все губы в кровь. Естественно, это всё были сказки, а я охотно кивал. На Лизу было смотреть просто никак… Нет, не стыдно. Просто не было никаких эмоций, что были прежде.
На следующий день меня вызвали в берлинский филиал – Фелиция, невеста Людвига, серьёзно заболела, и брат должен был сидеть с ней. Меня попросили временно заместить его. Свадьбу отложили. Месяц я провёл в Берлине.
Возвращаться было страшно и одновременно так ожидаемо. Вновь увидеть уже ставших родными сотрудников, увидеть Лизхен, увидеть Ивана…. Он просил меня обо всем забыть, но я так и не смог этого сделать. Воспоминания накрывали меня, когда я уже полностью вымотанный приезжал домой и валился спать. И я не мог от них спастись, они душили, давили меня. А мне оставалось только кусать подушку.
И с каждым разговором с Лиз мне становилось всё более ясно, что от прежней любви осталось одно воспоминание, что она оказалась такой же пустышкой, как и все, что она просто капризная избалованная дура, которая только и знает хвастаться, какого кавалера отхватила, что даже статью не может толком написать! А Иван….он куда ближе, чем Хидевари, и я вижу, что он действительно любит меня, а не мой пост, мои деньги и трах со мной непосредственно, что он равный мне талантом, которого я, наконец, нашёл. Ведь отец, царство ему небесное, говорил мне искать именно такого человека. Что ж, похоже, пора ставить крест на моей гетеросексуальности….

Воспоминания: Редакция; Корпоратив

— Ну, что ж. Теперь пост главного редактора займет мой сын, Гилберт Бальдшмидт, — немец улыбается. – Не обижайте, его хорошо?
Иван вспоминает, что уже видел этого парня лет пять назад. Тогда ему самому был всего двадцать один год, он только начал работать в «Хетали», но всклокоченный шестнадцатилетний мальчишка-альбинос имел слишком запоминающуюся внешность, чтобы забыться за день. И вот теперь он стоит перед ними – статный молодой человек с белыми, как снег, волосами и глазами цвета маков.
— Да вы что! Конечно же, не будем! – смеется Ольга, старшая сестра Ивана.
Бальдшмидт говорит что-то еще, тепло со всеми прощается – через час у него самолет на Родину – и уходит, уже навсегда.
— Ну, здравствуйте, — новый главред улыбается, немного зверино, но, все же, радостно и как-то тепло. – Меня Гилбертом зовут, буду рад, если вы ко мне на «ты» будете обращаться.
У Бальдшмидта-младшего весьма ощутимый немецкий акцент, но говорит он четко и понятно. И голос, хоть и довольно резкий, не раздражает уши. Да и вообще парень к себе располагает — весёлый, компанейский, с хорошим характером и безумно откровенными глазами. Мимика вообще заслуживала отдельного разговора….даже, как иногда говорил себе Брагинский: «…целой поэмы про улыбку».
Жаль, что после того, как старый Зигфрид погиб в авиакатастрофе, парень очень сильно изменился и сильно зациклился на брате, стараясь уберечь его по максимуму. Улыбка стала вымученной, немного жестокой. Не изменились только глаза – по ним можно было по-прежнему прочитать его всего…а ещё в них можно было окончательно и бесповоротно утонуть, что и случилось с Иваном.
*****
Не далее, чем через месяц, во время празднования корпоратива в честь нового года, практически не пьющий главред, наклюкался до состояния отключки. Брагинский с Бонфуа оттащили непутевого выпивоху в его кабинет и пристроили на небольшом диванчике, предназначенном для посетителей.
— Такой милый…. – протянул Франциск, сверкнув глазами.
— В лоб получишь…— фыркнул Иван, укладывая под голову немцу свой же сложенный валиком пиджак. – Так…где тут плед какой!?
— Да ладно, шерри… грех не воспользоваться таким случаем.
— Поколочу, Франц…нечем будет свою порнографию в фотошопе обрабатывать…. – роясь по шкафам кабинета в стиле «модерн», прорычал русский.
— Ну…. Ты же и сам не прочь…. Не так ли?
— Бонфуа, я сейчас растормошу историческую память своего народа и от всей широкой русской души припомню твоему народу в исключительно твоём лице 1812 год….
— Иван, успокойся. Признайся, ты же его хочешь. Поверь, я такое вижу за милю.
— Согласен, хочу…но не так. Знаешь ты мою дурацкую натуру. Да и против я таких методов овладения сам знаешь почему!
— Да, ты неисправимый гуманист и романтик. Так и помрешь, зная, что не переспал с тем, кто всю свою жизнь таскается за Лизхен, которая воюет на два фронта – и с этим мутит, и Родериху дает.
— Стоп….вот про Родериха я был никак не в курсе! – распахнув широко глаза, Брагинский удивлённо уставился на начальника отдела моды. – Вот курва!
— Они уже перепихнуться в подсобке успели, пока этот напивался.
— Вот объясни мне – какого черта!? – русского начал одолевать праведный гнев. – Был бы я бабой и за мной такой кадр ухлёстывал, я бы забил на этого не перспективного очкарика и уцепился Байльдшмидта. Родя тоже хорош. Брат, называется, двоюродный…
— Он Байльдшмидта ненавидит, как я Джонса.
— Слушай, Франц…А давай-ка я его подпою сильнее, а ты его как-то максимально привселюдно поимеешь?
— Эдельштейна то? – француз задумался. – Иван, ты хитер, как сто чертей.
— Я на него зол, а это хуже, чем что-либо…и на него, и на его Лизхен. Так что вот… — фиалковоглазый достал из кармана две таблетки. – Держал ради шутки над Торисом, но поиздеваюсь над Родиком. Будет весело. Забирай.
— Где-то я подобные уже видел… — в глазах Бонфуа заплясали черти. – Ну, я пошел…
— На то, чтобы сработали, надо ровно 10 минут… Вперёд!
За хихикающим блондином закрылась дверь, Иван и мирно посапывающий Гилберт остались в кабинете одни. Не выдержав безумного соблазна, русский, всё таки, наклонился к многообожаемому главреду и соприкоснулся с ним губами, чуть надавив пальцами на щёки, чтобы тот приоткрыл рот.
Немец вздохнул во сне, впуская язык Ивана в свой рот. Да пить он явно не умел, да и бутылка крепкого виски свалила бы с ног любого. Тем не менее, на поцелуй парнишка ответил. На автомате притягивая к себе русича, он немного выгнулся вперёд, соприкасаясь с ним всем телом.
— Лизхен…
— Шлюха твоя Лизхен… — отстранившись, пробормотал Иван. В голове проскользнула шальная мысль налить пруссу ещё и прикинуться той самой Лиз, пока Франциск мирно имеет при всех её многообожаемого Родериха, а её выносят в обмороке.
Словно в подтверждение из холла послышался возмущенный вопль вышеуказанной венгерки.
— Лизхен… ну выйди за меня….
— Да начерта ты мне сдался… — перекривлял голос подчинённой Франца Иван.
— Ну вот так всегда… — обреченно.
— С Родиком спать куда интереснее… — безумно злясь на коллегу, прошипел русич. – Гилберт, да забудь ты о ней…она тебя не любит.
— Зато я её люблю….
— Она тебя использует, дурак….
— Неправда… — даже сквозь сон голос был обиженным.
— Тогда почему с тобой сижу я, а она сейчас успокаивает Родика, которого поимел Франц? Ммм?
Гилберт не ответил, снова вырубившись. Хорошо, что завтра он ничего не вспомнит. В конце концов, это даёт Ивану право на ещё один поцелуй…

Воспоминания: Турция

Половина второго ночи, но в аэропорту людно. Еще бы, авиарейсы в Турцию весьма популярны летом. Вот и сейчас Иван проверяет в кармане билет – ему поручили поехать в Турцию, забрать материалы у Садыка и написать статью об русских туристах в этой стране.
Наталья говорила, что едет еще кто-то, но подробностей не сообщила.
— Какие люди! – раздаётся скрипучий голос за спиной Брагинского.
Где-то метрах в трех от него стоял главред Бальдшмидт собственной персоной.
— Гилберт? – Брагинский попытался унять сердце, рискующее пробить дыру в груди.
— Да…я… — хмыкнул тот, перекинув куртку через плечо и поднимая с пола сумку. – Мне захотелось турецких сладостей
— Пахлавы?
— Это я и в Москве купить могу. Рахат лукума мне хочется...и именно того, который делает мать Садыка.
— Ясно. Так что, пошли на посадку или опоздаем?
— Пошли.... — улыбнулся альбинос.
Брагинский идет за ним, а в ушах шумит кровь. Как? Как так могло произойти, что они… он и человек, которого Брагинский любит больше жизни…. едут в Турцию. Вдвоем. Не иначе как Райвис что-то намудрил в бухгалтерии вместе с Тино из отдела кадров. Как бы то ни было, они летели вместе, а для русского это было лучшим подарком судьбы. По сей день он не оставлял надежды, что пруссак поймёт отношение Лиз и будет с ним. Но это только мечты, которые навряд ли сбудутся. Похоже, довольствоваться придётся теми двумя поцелуями, что были на том корпоративе.
А летят они бизнес классом. Два кресла, огражденные от всех остальных так, что кажется, что вокруг нет никого, и на борту самолета только они вдвоем, да еще пилот и стюардесса, пожелавшая им спокойно ночи и потушившая свет.
Тем более, сегодня был день рождения бедного влюблённого русского, ему исполнялось 26, и безумно хотелось чудес. Хоть просто спящего Гилберта, которого можно незаметно разглядывать и, если очень повезёт, поцеловать. Хотя отчаянно хотелось родиться эти же 26 лет назад девушкой, чтобы иметь хоть какой-то шанс по отношению к гордому и гетеросексуальному объекту обожания.
И судьба, столько лет пинавшая его, в этот день, вернее, ночь, снизошла к Брагинскому в виде Гилберта, уснувшего через пятнадцать минут после того, как самолет оказался в небе, и сползшего головой сначала ему на плечо, а затем и (не без помощи Ивана) на колени.
Чувствуя, что он почти полностью счастлив, русый, точнее – почти седой, юноша начинать перебирать белые пряди, два ощутимо очерчивая пальцами контур бледного лица. Последнее, что надо ему в этой жизни, как он думает, так это третий поцелуй от этого наивного и доверчивого ребёнка, который наклюкался перед вылетом в баре, чтобы заглушить страх перед полётом, который пришёл после смерти его отца. Но не сейчас, чуть позже. Когда Гилберт уснет столь же крепко, как тогда. Тогда можно будет позволить себе эту небольшую слабость.
***
В день прилёта Гил устремился сразу же в первую попавшуюся забегаловку со сладостями. Естественно, в тот же вечер его скрутило
— Мне плохо….. – главред мог поспорить по бледности с любым мертвецом.
— А я предупреждал… — наблтывая благоразумно прихваченные с собой лекарства, бурчал русский. – Здоровый мужик, а на сладкое летишь как мухи на говно…ой, как ребёнок.
— Утешил… — Бальдшмидт сменил цвет на синий. – Я ребенком вообще сладостей не видел.
— Эм…я не думал, что Герр Зигфрид был такой зверюга… — удивлённо расширил глаза Иван. – На, пей…хамелеон, блин.
— Это не отец. Это мачеха, — парень, скривившись, проглотил лечебную гадость.
— Колколкол... — завёл привычную шарманку Брагинский.
— Ты чего?
— Она мне мою мачеху напомнила.
— А твоя чего творила?
— А наша была монголкой с подозрительно славянским именем Злата. Меня избивала и держала на голодном пайке, когда отец умер, а над сестрами измывалась за их красоту. Чего, думаешь, Ольга всё время прощения просит и глаза на мокром месте?
— Зверюга….. Красота же не порок.
— …а уроду завидно…
— Тогда понятно. Моя была просто до кончиков волос правильная немка. Туда не ходи, того не делай. За брата не заступайся. Двойка? Коленями на гречку. Шаг в сторону – попытка к бегству.
— Падла она у тебя была..ага…Ты уж прости. И чего это за брата не заступаться? У вас сколько разницы? Я уже не помню...
— Три года. Мама умерла, когда ему года не было. Мне четыре было, а я всюду за ним, как нянька, потому что отец постоянно занят. Он у меня на глазах рос, с моей помощью первый шаг сделал. У него даже первое слово не «мама», а «Гил» было. А потом отец женился во второй раз.
— И пришёл пиздец…Ясно… — русский покачал головой. – У нас такой нянькой Оленька была до десяти лет. За мной, дурнеем семилетним, и Наткой пятилетней присматривала.
— Ну, хоть ты меня понимаешь…. – Бальдшмидт улыбается неожиданно тепло.
— Не совсем и понимаю. Я то детдомовец, в общем итоге…. – вздыхает Брагинский. – Не обращал внимания, что у нас всех троих фамилии разные..?
— Замечал. Но все не рисковал спросить.
— Ну так Ольга фамилию по мужу получила, а так тоже Брагинской была, поскольку на момент усыновления ей было уже 17. Я потом взял свою, как дань памяти родителям. Ну а Наташа попала в семью к белорусам, которые не дают разрешения на смену фамилии.
— То-то у вас всех национальности разные, — немец опустился на диван. К нему постепенно возвращался здоровый цвет лица. – Я вообще заметил, что у нас самый многонациональный журнал.
— Зато интересней....
— Согласен. Нет, все. Я эту пахлаву больше не ем.
— И к Садыку ни ногой…..Это было кафе брата его невесты.
— То-то он так хихикал. Все, я на него обиделся, — Гилберт улегся на диван, положив голову на руки.
— Дитя... — улыбнулся Иван.
— Сам такой, — буркнул немец, прикрывая глаза.
— Я тебя на 5 лет старше и не жрал ту дрянь, как оглашелый.
— Ну могу я себя хоть раз в жизни себя побаловать? Не только ж Хедевари мне кормить пироженками за 200 рублей штука.
— Послать бы тебе твою Лизхен к черту на рога.... — русский снова начал злиться.
— Она хорошая. Просто немного балованная. Аристократка.
— Уггу….избалованная до такой степени, что по три романа крутить может! Отдыхает сейчас в Анкаре далеко не на свои или твои деньги...
— Ты врешь!
— Не имею такой дурной привычки. Хочешь – тебе полегчает – съездим до её курорта…
— Ты врешь! Все врешь! – Гилберт кинулся на Ивана с кулаками. – Она не может!
— Райвис при мне переводил деньги с карточки Эдельштайна на счёт того отеля. А у него отпуск, так на минуточку, только в январе, — даже не двигаясь с места и стойко выдерживая все удары, буркнул журналист. – Разуй глаза из валенок….
— Ты врешь! Ты все это придумал! Ненавижу, когда мне лгут таким наглым образом! – Гилберт выбежал прочь из номера.
Иван только вздохнул как-то обречённо и набрал номер главбуха Галанте.
— Райвис, ты? Это Иван…можешь скинуть на электронку Гилберту финансовые операции с карточкой Эдельштайна? Да..этого грёбанного худреда. Да, касательно отдыха и проплаты отеля Елизаветы Хидевари. Стоп…что значит у тебя сдох компьютер и полетела документация!? Блять!
Иван кинул трубку и выматерился. Если Гилберту нравиться жить в его мечтах – пусть живет. На здоровье.

Финал: Дураки слепы до последнего

Первое, что бросается в глаза по возвращении в квартиру, пара незнакомых мужских туфель в обувном шкафу. Далее – весьма мелодичные стоны Лизы из спальни.
Даже не разуваясь, прохожу к двери в нашу с ней комнату, через щёлочку приоткрытых створок седзи (она захотела всё оформить в японском стиле) вижу, как эта курва на нашей же с ней постели трахается с этим проклятым уродом….Эдельштайном.
Ладно, сейчас как-то и не обидно почти. Простыни только жалко.
— Нахер отсюда выметайтесь… — с абсолютно каменным лицом открываю это подобие дверей и прохожу внутрь.
— О, Гилберт. Ты не вовремя, — тянет венгерка.
— Не, может и вовремя. В крайнем случае – буду третьим. Но у меня желания пачкаться об тебя нет никакого, — скептически фыркаю. – Исчезните с глаз моих. С этого момента оба уволены. В офис за распиской к Галанте и за вещами. И чтобы через минуту вас тут не было. Лиз, вещи вышлю с курьером.
Венгерка, гордо фыркнув, сгребла вещи и через несколько минут была такова, утащив за собой австрийца.
— Придурок, — я схватился за голову и завыл дурным голосом, как только захлопнулась дверь. – Придурок! Он был прав…. Он всегда был прав…
Отличный повод нажраться…и отличный повод с ним поговорить. Судорожно ищу телефон, набираю его номер.
— Да? – слышится сонный голос после пары гудков. – Торис, падла, если ты решил мне поморочить мозг своим никак не склеющимся опусом, то прошу тебя – изыйди, а то выйду с отгула и приколочу. Дай отоспаться, ирод…
— Это я…. – произношу еле слышно. Мой голос сложно не узнать.
— Господин главный редактор, Вам что-то нужно? – тон сразу меняется. От этого становится приятно. Слышу же – волнуется.
— Прости меня… — еще тише.
— За что?
— Ты был прав…. Ты все это время был прав…. – оседаю на пол.
— Гилберт, я тебя почти не слышу, — ха…у него в голосе ещё больше волнения. Приятно…и горько как-то. – Где ты? Я сейчас приеду!
— Дома…. – выдавливаю.
— Я через десять минут буду! – отключился.
Утыкаюсь лбом в пол. Блин, почему я был так слеп? Почему не видел, как она все это время играла на два фронта? Неужели меня так ослепила её красота? Мы ведь знакомы еще десятилетнего возраста… Правда, может это последствия того, что она часто меня била, когда мы играли во дворе? Чёрт её дери, проститутку несчастную…..Сам хорош, кретин тупой…
Но почему? Почему мир так жесток, почему он ломается у меня перед глазами? И пути назад уже нет – дорога проваливается, как только я делаю следующий шаг. Хех, может мне лучше было бы сдохнуть? Не родиться вообще? Тогда все было бы легче, я уверен….
Слышен скрип двери – открыто же – и шаги по коридору.
— Гилберт, где ты!? – очень взволнованный оклик.
— Я здесь, — глухо.
Прежде, чем я могу сориентироваться, чувствую, что меня сгребают в охапку, прижимают к груди и начинают гладить по волосам.
— Что случилось, Гил?
— Ты был прав, прав….она….она… — давлюсь словами.
— Сука она.... — прижимает меня крепче. Ещё чуть-чуть — придушит к ебеням, или как там русские говорят?
— Прости… что я тебе не верил…
— Тебе незачем извиняться. Только не реви, чучело белобрысое… — он издевается, да?
Смотрю на него глазами обиженного щенка. Очень обиженного жизнью и людьми щенка. Этот русский гад не находит ничего умнее, нежели меня поцеловать. Каюсь, я ждал этого. Я хотел этого. Обвиваю его за шею руками, прижимаюсь всем телом и целую в ответ – так, как не целовал никого: искренне, от всей души. Глупый, у него сердце забивается….да и у меня тоже. Я просто схожу с ума от этого.
— Не надо….пожалуйста…не отвечай… — стоп, я не понял!? Отстранил меня, уткнулся лбом в плечо. Мне кажется, или он сам сейчас разревётся!?
— Почему? – спрашиваю удивленно.
— Я обещал не прикасаться к тебе после того случая месяц назад… Я не смогу сдержать обещание…просто не смогу… — вот скажите мне люди добрые, которых тут нет, не было и не должно быть в принципе, почему мне так хочется сейчас съездить ему кулаком по морде!?
— А кто тебе сказал, что его надо сдержать? – спрашиваю хитро.
— Ты. Сам сказал, что если я снова распущу руки – уволишь к чертям собачим….
— И ты меня слушаешь? – возмущен. Прям, пылаю праведным гневом.
— Твоё слово для меня закон…. – и смотрит в пол. Бля, меня убивают эти русские!
— Ну и дурак!
— Влюблённый дурак!
— Ну и дурак! Так, Брагинский, если ты продолжись строить святую невинность, то я больше никогда, ты слышишь, НИКОГДА не позволю тебе ко мне прикоснуться. Понял?
— А? – кажется, я понял афоризм про «глаза по 5 рублей».
— Ты все прекрасно услышал. Могу повторить на немецком.
— Но я не понял…и не знаю, верить ли моим ушам…. – тянет как-то пришибленно, как пустым мешком из-за угла.
— Считаю до пяти…..Раз….
— А другого раза у меня не будет…. – дошло! Развернулся и повалил меня на простыни. Блин, ну где он так целоваться научился!? Так….Ну мне явно не хочется ничего делать на б/у простынях….тем более – б/у от ебанутого братца.
— Убери…. Их…. Прошу… — сквозь поцелуй.
Отстранился и смотрит в полном ахуе. Ну я же по-русски говорил….или по-немецки? Да не, кажется всё доступно.
— Ты о чём? – нет, абонент был в нирване, что вне зоны доступа.
— Простыни… я не хочу… на них… они… — тяжело дышу.
— К чёрту простыни…пойдём проверенным путём…. – прощай, кровать — привет, радикулит! Он утащил меня банально на пол. Ну да, так быстрее, нежели снимать шелковый комплект с трёхспальной кровати. Ну, люблю я всё большое…что тут такого?
Моя рубашка отброшена в сторону, за ней летят джинсы с бельем. Мне жарко, так словно вокруг развели костер. Иван жадно зацеловывает все тело, как в последний раз. А я цепляюсь за него, прижимаюсь к нему и стараюсь заглянуть в глаза. Надеюсь, он умеет читать по глазам.
Эх, знала бы Лизонька, чем сейчас занимается её бывший жених. Как он стонет под руками одного из её бывших сотрудников. Причем стонет по доброй воле, не в состоянии алкогольного опьянения или по принуждению. А вот хочется, чтобы знала! Чтобы зашла, увидела и была послана к чёрту и своему Родику, который уже даааавно летает на весьма специфичные встречи с Цвиллинги.
Но, всё же, почему только я должен получать удовольствие? У меня есть одна маленькая идея…
Переворачиваюсь вместе с Иваном, тоже лишённым любых атрибутов одежды, и усаживаюсь ему на пресс (охрененный, надо заметить).
— Дай мне сделать тебе приятно…
— Гил…
— Заткнись и не рыпайся!
Ты ведь не ожидал от меня такого? Даже не думал, что такое может произойти. Да и я хорош. Все, хана гетеросексуальности.
Пройтись по всем ударным точкам языком и пальцами, спуститься ниже, пройтись по груди, животу, спуститься ещё ниже, плюнуть на последний предсмертный всхлип гетеросексуальности и гордости, прикрыть глаза и доставлять удовольствие. Помнится, на мой язык ещё никто не жаловался….
Стонет. До чего же у него музыкальные стоны даже для моего уха, не привыкшего слушать из музыки ничего, легче Раммштайна. Даже не верится что всегда спокойный, уверенный в себе, вечно улыбающийся Иван может так развратно стонать. Я точно мало осведомлён о его прошлом….и плохо представлял «фронт работ», после которого мне фразы про «предмет гордости» как издевательство какое-то. Тем не менее, я стараюсь сделать так, чтобы он потерял голову…Его очередь, в конце-то концов! И не скажу, что получается у меня плохо.
— Хватит… прекрати… — меня насильно отстраняют. Пара резких движений и Брагинский с громким стоном валится на пол.
— Ну, уж нет… — ехидно усмехаюсь. – От меня ты теперь точно просто не отмажешься!
Опрокидываю его на пол, легко кусаю за шею. Мне приятно видеть, как ты теряешь нить здравомыслия от моих прикосновений. Я увлечен твоим ухом и не сразу чувствую, как руки скользят по бедру и тонкие пальцы проникают внутрь меня, заставляя выгнуться и застонать.
— Прости, но я только сверху… — ехидная усмешка, и вот опять я лежу на своём дорогущем паркете из чёрного дерева в позе препарированной лягушки.
— Да я и особо не надеялся на обратное, — главное – сохранить лицо! Ага…сохранишь его тут с таким охренительно опытным Брагинским….Так, надо спросить.
— Слушай, а сколько у тебя было до меня народу, а?
— Достаточно, но никто из них так и не смог сравниться с тобой.
— Ивааааан! – голос у меня злющий. – Иван, сколько?
— Девять, если меня не подводит память.
— Я хоть одного знаю? Хотя, по числу партнеров я тебя сиииильно обогнал.
— К счастью, нет. И я не хотел бы, чтобы ты их видел. Никогда.
— Не, ну а кому я буду бить морду за посягательство на то, что я считаю своим?!
— Я сам их не видел уже лет 15 и не желаю видеть.
— А что случилось-то?
— Я не хочу об этом вспоминать.
— Я не отстану… — захотелось, млять, потрепаться. Ничего, я добьюсь своего.
— Гилберт, я не хочу об этом вспоминать. Пожалуйста, не заставляй меня.
Грррр!!!!
— Вот только не говори, что те девять вышеупомянутых тебя силой брали! – блять, ну Байльдшмидт, сука, ты хоть раз будешь думать до того, как ляпать!?
— Именно так, — глаза Брагинского превращаются в два куска льда.
Мне, мягко говоря, себя удушить хочется прямо тут, не отходя от кассы, даже руки непроизвольно тянуться к горлу. Правда, я быстро пытаюсь что-то сообразить.
Резко подаюсь вверх, предприняв попытку, если не опрокинуть, так хоть усадить своего дорогого русского.
— Мне всего тринадцать было, — Иван сглотнул. – Они меня затащили в заброшенный медпункт и там…. По очереди…
— Вань…. – таки удаётся усадить его на многострадальную пятую точку и усесться сверху самому, прижимаясь как можно крепче и гладя по волосам. – Прости кретина, что полез не в своё дело…Мне стоило заткнуться сразу…А морду им я всё равно набью не сам, так Бервальда из берлинского филиала попрошу – от его взгляда кто угодно обсерется тихо и ноги сделает… — пытаюсь как-то приободрить, хотя сам нервно смеюсь и слёзы на глаза наворачиваются
— Успокойся. Теперь у меня есть ты, и я не хочу омрачать этот день воспоминаниями.
— Gib mir die Hand — ich bau dir ein Schloß aus Sand. Irgendwie, irgendwo, irgendwann. Die Zeit ist reif für ein bißchen Zärtlichkeit… Irgendwie, irgendwo, irgendwann… — я не могу понять, почему мне захотелось вот так вот петь как идиоту…Просто, показалось, что для него сейчас это нужные слова.
Брагинский прикрыл глаза, обнимая меня. Провел ногтями по спине, заставляя выгнуться, но, не прерывая песню. Я же только улыбаюсь. Замолкаю. Утыкаюсь носом ему в щеку и сам закрываю глаза.
— Надеюсь, ты меня понял….
— Понял…. – укус-поцелуй в шею. Сильные руки приподнимают меня, насаживая. Больно. Но не так, как тогда. Хочется упиться этой болью сполна, будто она даст мне перенять раны на его душе.
— Ich liebe dich. Думаю, на это твоего словарного запаса хватит… — жмурюсь и прижимаюсь крепче.
— Я ждал этой фразы…. Семь лет… — укладывает на спину и начинает размеренное движение.
— Охренеть… — а это все, на что хватает моего запаса. И от цифры, и от того, что он попутно вытворяет руками.
— Да… Я люблю тебя с того момента, когда ты начал работать в «Хетали», — царапаю ногтями паркет. Так, на словах концентрироваться, а не на пальцах.
— А я, идиот наивный, думал, что ты обо мне просто по-дружески заботишься на манер старшего брата….
— Я и стал для тебя старшим братом. Это максимум, который я мог себе позволить, — Брагинский горячо дышит мне в ухо.
— А…а на корпоративе, первом и последнем, когда я ТАК ужрался? А? Скажешь, приснилось?
— Так ты помнишь?
— Вспомнил не сразу...и с пинка Франца.
— Этот ловелас хотел тебя поиметь…. В тот день, — ага. А в итоге — имеет Ваня. Сейчас.
— Ну…тогда ему достался бонус в виде обожравшегося какими-то таблетками Роди….. – вот это жалко было пропустить!
— Это я ему всучил эти таблетки, чтобы отомстить.
— За что отомстить?! – не понял…
— Да хоть бы за то, что они успели перепихнуться с Лизой, пока ты спал.
— Уже как-то похуй….И вообще, нашли о чём говорить! Самое время на потрыдеть!
— Действительно, — Иван начал буквально вколачиваться в меня, лишая возможности внятно говорить. Своооолочь. И в угол же попал, в нужный. Уххх….Так….главное, не потерять сознание…
Главное не сойти с ума.
Ведь это так просто.
Именно сейчас.
Именно сейчас, когда любое прикосновение отзывается словно электрическим разрядом по всему телу.
Когда со всей возможной нежностью шепчут признание в любви.
Когда все стало на свои места.
Когда понимаешь, что так и должно быть с самого начала.
Когда видишь, что чувство переполняет через край….единственное верное сейчас, что можно сказать:
— Я люблю тебя….Люблю….

запись создана: 08.07.2011 в 11:54

@темы: Россия/Пруссия, с участием иных персонажей, NC-17

---

Ледовое побоище

[Мориссон.]

Название: Ледовое побоище
Автор:  Шелли.
Бета: [отдам место в добрые руки]
Фендом: APH внезапно
Жанр: слэш, кинк, АУ
Пейринг: Россия/Пруссия еще более внезапно
Рейтинг: R
Дискламер: Химаруе, мировой истории, русскому языку, мне
Размещение: с ссылкой на первоисточник, please
Размер: 3109 слов
От автора: писалось на кинко-фест, текст заявки сейчас уже и не вспомню а искать лень я был маленький, наивный, глупый и несовершеннолетний, так что секс описывать побоялся. Внезапно о нем вспомнил, чуть-чуть подбетил и решил выложить, раз уж соо тематическое.

Один неосторожный шаг может перечеркнуть все.
Особенно четко ты это понимаешь, когда твоя нога, пробив лед, погружается в воду, и ты осознаешь, что ровным счетом ничего не можешь сделать. Только упасть и чувствовать, как белоснежная земля трескается, готовясь бросить тебя на попечение озера.
Чертовски мило с её стороны.
Захлебываться, пытаться грести, барахтаться, и погружаться все глубже и глубже в этот холод, понимая, что плоские айсберги над головой не стоят на месте, и скоро закроют все возможности выбраться отсюда.
Но делать что-либо уже поздно. Сколько не крутись и не старайся, выбраться все ни как не удается, хотя спасение издевательски маячит сантиметрах в двадцати над головой.
Черт бы их всех побрал.
Польшу, Мазовецкого, Тевтонский Орден, и, самое главное, его.
Жаль, что нельзя утащить их всех вместе с собой на дно этого озера. Им было бы там хорошо всем вместе. Вот только все здесь вряд ли поместятся, но ничего. Рыцари подвинутся.

Воздух резко врывается в легкие, и Гилберт, тут же ощутив невыносимое жжение в груди, резко дернулся, едва не задохнувшись в кашле. Отплевываясь и тряся головой, словно мокрый пес, он помутневшим взглядом огляделся.
Поле боя.
Да, это именно оно. Не иначе.
И рядом – злосчастный водоем, на дне которого он мысленно уже хоронил целую кучу народу рядом с уже готовым умереть собой.
Вот только как он спасся?
- Пришел в себя? – заботливо осведомился голос позади.
Слишком знакомый голос для того, что бы его можно было не узнать.
Пруссия дернулся в сторону, однако тут же вернулся в обратное положение – стоявший рядом с ним Иван, как оказалось, очень крепко держал своего противника – а теперь уже, по всей видимости, пленника – за шиворот.
За который он, видимо, его и вытащил.
Чертовски мило с его стороны.
- Какого черта?.. – только и смог выдохнут пораженный Пруссия, уже, однако, мысленно просчитывающий варианты ответа России и то, как бы с меньшим ущербом для себя можно было на них среагировать.
- Я тебя спас, - безмятежно улыбнулся Брагинский, опустив голову и глядя сверху вниз на Гилберта.
Даже если бы он, Пруссия, поднялся, ему бы это не помогло. Разница в росте слишком велика.
- Зачем?
Не думает же он, что перед ним сейчас будут на коленях ползать и благодарить?
Самым страшным было то, что в нынешнем положении Россия вполне мог заставить его сделать это. Хотя, разумеется, пришлось бы приложить массу усилий.
- Хм, - задумчивый взгляд светлых глаз, и Гилберт ощутил, как кровь бросается ему в голову и становится невообразимо жарко. Не смотря на то, что холод стоял жуткий, и что ног Пруссия уже не чувствовал. – Я успел увидеть твое лицо, когда ты тонул. Ты был таким… несчастным и потерянным.
Пруссия снова рванулся, но на этот раз уже не в сторону, а на Россию, с явными намерениями если не вцепиться в его горло, то хотя бы просто ударить. Сильно, слабо, - не важно. Главное причинить хоть какой-то вред, создать для самого себя иллюзию того, что смог отыграться заранее за то, что произойдет.
А в том, что что-то произойдет, Гилберт был абсолютно уверен.
- Ублюдок!.. – рычит он, чувствуя, как тесный ворот униформы сдавливает шею при новом встряхивании. Иван, похоже, насквозь видит его, раз так легко оборвал удар еще в самом его начале. – Отпусти меня!
- А сказал бы ты тоже самое, если бы я держал тебя над озером? – задумчиво произнес Россия, и в первое мгновение Пруссии даже показалось, что тот всерьез собрался проверить свою теорию. – Впрочем, я знаю, что из своей принципиальности ты ответишь «да». Так что не будем зря тебя топить.
Гилберт, сцепив зубы, метнулся в третий раз. Знал, что вырваться уже не сможет, но стоило же хотя бы попытаться?
Иван, без особого труда предотвратив и эту попытку, видимо решил, что пробыли они здесь достаточно, и быстро зашагал по берегу, не церемонясь и таща пленника за собой прямо так, за шкирку, даже не реагируя на гневные вопли.
И Пруссия, не смотря на то, что в его скачущий круг обозрения попадал только светлый затылок, был готов поклясться, что стервец улыбается.

К тому моменту, когда они наконец-то добрались до нужного места, Гилберт уже перестал чувствовать руки. Ресницы слиплись, и окружающий мир предполагалось рассматривать в тончайшую щель между веками, поэтому понять, куда именно его принесли, так и не получилось.
Главное, что в тепло.
Уже там (как выяснилось позже – в небольшом подобии палатки, где предполагалось отдыхать русским в походных условиях), опять же, без особых церемоний, его швырнули на пол. Не в состоянии контролировать падение, Пруссия звучно шлепнулся о землю, не слабо приложившись головой (повезло, что упал на что-то относительно мягкое). Однако это не помешало ему немедленно попытаться подняться. Впрочем, безуспешно.
- Т-ты… с-сволочь… - мелко дрожа и с трудом выговаривая слова, выдавил он, с неудовольствием понимая, что большего, чем стояние на коленях, добиться не получится. По крайней мере, пока не отогреется.
Иван безмятежно улыбнулся, всем корпусом поворачиваясь к Гилберту.
- Не в первый раз слышу это от тебя, - пожал он плечами, неторопливо пересекая маленькое, даже тесное помещение. – Впрочем, думаю, сегодня мне удастся заставить тебя хотя бы ненадолго перестать бросаться ругательствами.
Пруссии не понравилось, как он это сказал.
«Заставить».
Ему вообще не нравилось положение, в котором он оказался. Статус «пленник» был совсем не по вкусу Гилберту, как и то, что он был просто вынужден подчиняться. Хотя бы просто из чувства самосохранения. А обуздать бушующую гордость было непросто.
- Выпусти меня отсюда! – стараясь убедить себя в том, что он вовсе не зависимое звено в данном положении, как можно громче воскликнул Пруссия, однако голос незамедлительно дрогнул, сорвавшись на последних слогах.
Хрипло выругавшись, Гилберт поежился, нервно дернув шеей и отвернув лицо от по-прежнему улыбающегося Ивана.
Кажется, его это забавляло.
- Я тебя и не держу, - мягко произнес он, скрещивая руки на груди. – Если тебе так хочется уйти – можешь удаляться. Я тебя ведь даже не связал.
Пруссия отчетливо слышит, как Брагинский делает шаг к нему.
- …но, видимо, тебе здесь понравилось.
«Ах ты тварь… - чувствуя, как внутри все закипает от гнева, пленник скрипнул зубами. – Еще и издеваешься!»
Только сейчас, находясь почти на самом пике своей злости, он наконец-то ощутил невыносимое жжение. По всему телу, но в первую очередь – в руках и ногах.
- О? Уже почувствовал? – участливо поинтересовался Иван, почти бесшумно приближаясь и опускаясь рядом на колени. Гилберт сжал челюсти, в очередной раз делая вывод, насколько этот славянин выше и крупнее его – даже в такой почти одинаковой позе он продолжал возвышаться над ним, Пруссией.
- Что почувствовал? – просипел Байльдшмидт, пытаясь оценить свои силы на то, что бы как-то отодвинуться. Ему хватило ума ничего не предпринимать, не обдумав. Веселить этого ублюдка неосторожным падением носом в землю хотелось меньше всего.
«Ты мне еще за все ответишь, мразь. За каждое слово, за каждую улыбку…»
Даже не догадываясь (или, может, наоборот, отлично зная) о том, какие мысли вертятся в голове Пруссии, Брагинский, продолжая улыбаться, подался вперед, нависая над Гилбертом.
Много ходит слухов о том, как поступает Россия со своими пленниками. Почти каждый рано или поздно возвращается домой целым и невредимым, однако о том, что же происходило в плену, предпочитал умалчивать.
Впрочем, все и так примерно знали, что происходило, шепотом делясь друг с другом схожими догадками и тихо пересмеиваясь.
«Не собирается же он действительно…» - молниеносная мысль ударом тока врезалась в голову, и стало как-то совсем не смешно. Особенно после того, как Россия весьма недвусмысленно поваливает на спину и, не торопясь, расстегивает Тевтонскую униформу.
Ненавязчиво так…
Пруссия, стиснув зубы, безуспешно сопротивляется, и в алых глазах ясно читается ясное «Живьем не возьмешь, славянская скотина!». Но убийственный взгляд не вызвал у Ивана нужной реакции. Наоборот, русский наклоняется еще ниже и, тихо смеясь Гилберту прямо в ухо, шепчет:
- Ты такой жалкий, Пруссия. Такой несчастный и беспомощный, особенно сейчас…
Брагинский дергает пояс, распутывая нехитрый узел, и продолжает стаскивать с ошеломленного Байльдшмидта одежду.
- Как будто специально меня соблазняешь.
Кровь бросается Гилберту в голову. Он резко поднимает подбородок и поворачивает лицо к России, едва не столкнувшись с ним лбами. Казалось, даже онемение частично отступило, настолько сильна была переполнившая его ярость.
С огромным трудом (который, впрочем, не так уж был и заметен внешне) Пруссия приподнялся на локтях и встретился с Иванов взглядом.
- Я – беспомощный? – угрожающим шепотом начал он, однако все попытки хоть как-то поднять статус в собственных глазах были тут же обрублены на корню одним движением руки Брагинского.
- Ты даже не представляешь, насколько, - наконец-то расправившись со штанами Байльдшмидта, Россия прищурил светлые глаза. – Особенно сейчас.
Из этого положения есть всего два выхода, однако, если приглядеться, они почти ни чем не отличаются друг от друга.
Первый – сопротивляться, ругаться, сыпать оскорблениями, продолжать требовать отпустить, а, когда тело наконец-то более-менее отогреется (если это еще произойдет), предпринять пару попыток сбежать. Все эти действия бесполезны, ибо, учитывая разницу в силе и положении, его, Гилберта, все равно рано или поздно принудят, правда, для этого придется или приложить чем-нибудь хорошенько, или просто связать.
Зато будет возможность окончательно не упасть в грязь лицом. В какой-то степени.
А второй – покориться. Не сдаться, не прогнуться, а просто на какое-то время подстроиться под обстоятельства. Только и всего.
Если сделать это максимально непринужденно, то, возможно, даже сам сможешь поверить в собственную искренность. Гордость ведь почти не пострадает. И, возможно, появится шанс для ответного удара.
Возможно.
По этому, когда Россия бесцеремонно толкает Пруссию в грудь, заставляя откинуться на спину и упереться лопатками в удивительно прочную кожаную стену, тот не стал предпринимать новые попытки сопротивления. Наоборот, взяв себя в руки и одним точным ударом на время заткнув чувство собственного достоинства и гордость, прогнулся под Иваном, запрокинув голову и ловя его взгляд.
«Не ожидал?» - вертится у Гилберта на языке, однако давать себе волю что-либо говорить слишком рано.
Губы Брагинского по-прежнему улыбаются, однако его светлые глаза – нет. Плохой знак – это Пруссия понял сразу.
Оперевшись ладонью о землю, Иван коленом разводит ноги тут же закусившего губу Гилберта. Не привык гордый прусс вот так просто подчиняться, и ему стоит больших усилий удержать себя от рывка в сторону. Впрочем, это не мешает ему попытаться ненавязчиво хотя бы свести ноги, однако, как выяснилось, онемение, все еще сковывающее тело, даже не думало отступать, продолжая служить неподъемным грузом в этой ситуации.
Иван снова тихо смеется и, наклонившись, зубами расстегивает пуговицы на оставшейся одежде Гилберта, обнажая светлую грудь. Губы касаются шеи, потом, явно не удовлетворившись этим, опускаются чуть ниже и прижимаются к беззащитно выпирающей ключице.
Байльдшмидт вздрагивает, но больше от неожиданности, чем от чего-либо еще. Зажмуривается, костеря про себя всех, из-за кого он оказался здесь, и, разумеется, самое большое внимание уделяется России. Нет, конечно же, он, Пруссия, уже давно не мальчик, далеко не девственник, однако…
- Проклятье!.. – вздох вырывается помимо воли, прервав поток мыслей, на которые можно было хоть немного отвлечься. Ладони Брагинского уже успели пройти путь от плеч до живота, и теперь с интересом исследовали пах. Губы Ивана не отрываются от кожи прусса ни на минуту, однако почти все внимание было сосредоточенно на его лице. Светлые глаза, щурясь, тщательно высматривают реакцию.
С этим Пруссия мириться уже не смог.
- Отвернись, - рявкнул он, неловко закрывая лицо, однако одно движение пальцами со стороны России, и все возмущение потонули в собственном стоне.
Воспользовавшись моментом, Иван, свободной рукой обхватив талию Пруссии, прижал его к стене. Почти распластавшись на его коленях, Гилберт тут же бедрами почувствовал выпирающую плоть Брагинского и приоткрыл глаза. Взгляд славянина по-прежнему был направлен на него, и этот факт вызвал невольную усмешку.
- Да ты, я смотрю, настоящий извращенец… - произнес Байльдшмидт, плохо слушающимися руками натягивая конец шарфа России в наивной надежде на то, что завязанная петлей ткань удавкой затянется на шее Ивана и… – Что, неужели у тебя стоит уже от одного моего раздетого вида?
- Не совсем, - снова прижимаясь губами к его ключице, шепчет Иван, освобождая одну руку и избавляясь от шарфа, тем самым разрушив еще одну надежду Пруссии на отмщение. – Я ведь уже сказал, чем ты меня соблазняешь.
Вопрос о том, как он поступает с поверженными пленниками и почему именно с ними, снимается автоматически, однако Гилберт этому совсем не рад. Поутихший гнев снова вспыхнул. Задетое самолюбие немедленно напомнило, о чем конкретно говорит Брагинский.
Сам Иван неторопливо освобождался от своей одежды. Видимо, у него уже был огромный опыт раздевания в не очень подходящих для этого занятия позах и местах, ибо делал он это очень четко и почти профессионально. Находись они в какой-нибудь другой ситуации, или хотя бы будь под Брагинским кто-нибудь другой, Гилберт бы даже оценил это «умение».
- Я не жалкий… - тихо произносит Пруссия, когда Россия снова, уже с новой силой, прижимает его к земле.
- Ошибаешься.
Гилберт снова закусывает губу и, коротко выдохнув, пытается расслабиться, впуская в себя Ивана. Сжимает почти не ощутимыми пальцами широкие плечи Брагинского, упирается лбом в его ключицу и, постепенно теряя сдержанность, шипит сквозь стиснутые зубы что-то неразборчивое, но явно нецензурное. Россия, разумеется, не стал заботиться о таких вещах, как подготовка.
- С-сволочь… - давит из себя Байльдшмидт, чувствуя, что его словно разрывают изнутри. Иван только снова усмехнулся в ответ и, оперевшись рукой о стену, начал прерывисто двигаться, не давая ни секунды передышки.
Это был, наверное, самый грязный и унизительный секс во всей его, Пруссии, жизни. Никогда еще он так не кричал и не бился в чужих руках. Не целовался, яростно кусая чужие губы и пьянея от вкуса крови – единственное, пожалуй, что действительно могло возбудить его в такой ситуации.
Гнев жарким пламенем пылал где-то внутри, заполнял сердце, гоня самого себя по венам, и жажда отмщения – за эту боль, за эту ярость, за поражение, за падение Ордена – била в голову, заставляя все внутри неметь и биться в судорогах еще больше, чем от обморожения, полученного в озере.
Сжать дрожащими руками светлые волосы – как можно сильнее: пусть и он хоть немного поиграет по правилам Пруссии. И Иван, не сбивая темпа, послушно запрокидывает голову, подставляя беззащитную шею.
Байльдшмидт никогда не считал себя извращенцем. Пыточные орудия, цепи, веревки, плети, кинжалы, реки крови, вырванные волосы, сломанные кости – все это, конечно, замечательно и экзотично, но, не смотря на свою не простую натуру, Гилберт предпочитал всему этому хорошую просторную и, главное, теплую постель безо всяких выкрутасов.
Неизгладимое влияние Австрии.
Но этот случай выходит за все рамки, а, значит, сейчас можно позволить себе все.
Все – но на грани возможного.
Поэтому, когда Байльдшмидт, собрав все почти покинувшие его силы, сжимает могучие плечи Брагинского и, быстро подняв подбородок, вцепляется в его горло, тот не оказывает сопротивления.
Хотя видно – первым же порывом было отвесить вредителю оплеуху.
- Тшш… - Иван судорожно шипит, непроизвольно прогибаясь в спине и еще глубже входя в Пруссию. Тот жмурится, давит рвущийся стон и едва не захлебывается текущей по губам вялым ручейком кровью, однако хватки не ослабляет.
Это их последняя битва – битва на выносливость – и Гилберт её не проиграет.
- Ничтожный… щенок… - вдруг сипит Россия, крепко сжимая бедра Байльдшмидта и ускоряя темп. И из его уст это звучит почти нежно.
Кровь течет по шее, груди, и теряется между их телами. Испаряется, растирается, может, впитывается. Поток становится гуще, стремительнее, не смотря на то, что часть её Пруссия просто заглатывает в мгновение паузы между толчками.
Он бы сожрал его всего, и пусть на это ушло бы очень много времени. Выпил бы каждую каплю крови. Сгрыз бы каждую кость.
Только после этого можно было бы вздохнуть спокойно, твердо зная о том, что этот враг больше не появится на горизонте.
Жаль только, что такой возможности никогда не представится.

Холод снова пробирает до костей.
Брагинский наверняка уверен в том, что его пленник вырубился сразу же после того, как излился, однако Пруссия даже не думал терять сознание. Да – первые мгновения силы его покинули, только-только более-менее приобретшее хоть какую-то подвижность тело снова сковало онемение, и Гилберт беспомощно смежил веки, надеясь, что скоро все это пройдет.
Иван, несколько секунд помедлив, почти осторожно укутал Байльдшмидта, а сам, небрежно набросив что-то себе на плечи, занялся своей раной. Кровь из неё продолжала течь, и уже пропитала меховую подстилку. Вытащив из их общей груды вещей что-то, явно принадлежащее Гилберту, Россия, не церемонясь, разорвал ткань на несколько полосок, и занялся перевязкой, то и дело беспечно поворачиваясь лежащему рядом врагу спиной.
Пруссия следил за всем этим сквозь узкую щель между веками, машинально выгадывая наиболее удобный момент для нападения, но, пропустив четыре такие возможности, втянул голову в плечи, кляня свою нынешнюю беспомощность.
- Ты явно не знаешь меры, - вдруг произнес Иван, повернувшись лицом к Пруссии и мягко улыбаясь. – Едва не разорвал мне артерию, а это было бы очень плохо.
Гилберт поперхнулся своей мысленной бранью и распахнул глаза.
- Лучше бы разорвал, - выговорил он, ободренный тем, что может говорить почти не запинаясь. – Меньше унижаться бы пришлось.
- Я был уверен, что тебе понравилось, - Брагинский выглядел действительно огорченным, и легче Пруссии от этого не стало. Оценив свои силы и поняв, что такое сложное телодвижение, как переворачивание на другой бок, чтобы не видеть эту мерзкую рожу, ему пока не под силу, Байльдшмидт тихо фыркнул. Иван быстро застегнул свои пуговицы до горла и, немного помедлив, почти с опаской подполз к альбиносу. – Между прочим, тебе бы тоже не повезло, прорви ты мне артерию.
- Да ну? – мрачно отозвался Пруссия. – Что бы мне стало? Захлебнулся бы?
- А ты откуда знаешь? – искренне удивился Россия, чем снова зажег в Гилберте искру бешенства.
- Заткнись! – рявкнул он, дернув подбородком и просто до дрожи напомним себе этим Австрию.
Брагинский рассмеялся.
У него был чистый, беззлобный смех, и в такие моменты он был похож на большого ребенка.
Наверное, если бы он, Пруссия, не видел, с кем сражался на том озере, то вряд ли бы сам догадался, что его противником, продемонстрировавший не столько блестящий стратегический талант, сколько жестокость, был именно Россия.
Плотный короткий ноготь царапнул щеку. Байльдшмидт, поняв, что отвлекся, моргнул, возвращаясь к реальности, и понял, что Иван, не терявший времени даром, уже склонился над ним.
Кровь бросилась в голову, и, как всегда, первое, что Пруссия попытался сделать – это инстинктивно отодвинуться.
Не получилось.
- А ты все продолжаешь быть таким смешным, - улыбаясь, очень тихо произнес Брагинский, беря Гилберта за подбородок. – Обычно после такого все становятся еще более несчастными, или же, напротив, откуда-то набираются наглости и хамства, и становятся надоедливыми.
Сейчас Пруссия продал бы душу дьяволу ради шанса снова вцепиться этому ублюдку в горло.
- Я – смешной и жалкий?.. – чувствуя, как ярость – та самая ярость, которая даже некоторое время назад была способна пересилить принужденную страсть, боль и онемение – снова раздувается внутри.
Иван снова смеется. И он, и его глаза.
Что ж, по крайней мере, в этот раз все будет не так плачевно, как в прошлый.
- Просто смешной, - уточнил он, сдувая светлую челку со лба Пруссии. – И это не так уж и плохо.
Гилберт раскрыл было рот, но не успел ничего ответить – ему просто не дали этого сделать. Поцелуй, ввергший его в глубочайшее замешательство, продлился всего несколько секунд, и гениальная мысль в нужный момент щелкнуть зубами опоздала на пару мгновений.
- В следующий раз я откушу тебе язык, - хмуро произнес он, от греха подальше сползая ниже и кутаясь в одеяло до самого носа.
Россия улыбнулся и опустился рядом, оперевшись о землю локтем.
- Что ж, по крайней мере, ты согласен с тем, что следующий раз все-таки будет. Уже радует, не правда ли?
Пруссия скрипнул зубами, и проглотил это унижение молча.
Может, в следующий раз ему повезет больше.

end.

@темы: Россия/Пруссия, R, fanfiction