Здравствуй, Пушкин, здравствуй, Блок. Я безумен и жесток.
Название: Ледовое побоище
Автор: Шелли.
Бета: [отдам место в добрые руки]
Фендом: APHвнезапно
Жанр: слэш, кинк, АУ
Пейринг: Россия/Пруссияеще более внезапно
Рейтинг: R
Дискламер: Химаруе, мировой истории, русскому языку, мне
Размещение: с ссылкой на первоисточник, please
Размер: 3109 слов
От автора: писалось на кинко-фест, текст заявки сейчас уже и не вспомнюа искать лень я был маленький, наивный, глупый и несовершеннолетний, так что секс описывать побоялся. Внезапно о нем вспомнил, чуть-чуть подбетил и решил выложить, раз уж соо тематическое.
читать дальшеОдин неосторожный шаг может перечеркнуть все.
Особенно четко ты это понимаешь, когда твоя нога, пробив лед, погружается в воду, и ты осознаешь, что ровным счетом ничего не можешь сделать. Только упасть и чувствовать, как белоснежная земля трескается, готовясь бросить тебя на попечение озера.
Чертовски мило с её стороны.
Захлебываться, пытаться грести, барахтаться, и погружаться все глубже и глубже в этот холод, понимая, что плоские айсберги над головой не стоят на месте, и скоро закроют все возможности выбраться отсюда.
Но делать что-либо уже поздно. Сколько не крутись и не старайся, выбраться все ни как не удается, хотя спасение издевательски маячит сантиметрах в двадцати над головой.
Черт бы их всех побрал.
Польшу, Мазовецкого, Тевтонский Орден, и, самое главное, его.
Жаль, что нельзя утащить их всех вместе с собой на дно этого озера. Им было бы там хорошо всем вместе. Вот только все здесь вряд ли поместятся, но ничего. Рыцари подвинутся.
Воздух резко врывается в легкие, и Гилберт, тут же ощутив невыносимое жжение в груди, резко дернулся, едва не задохнувшись в кашле. Отплевываясь и тряся головой, словно мокрый пес, он помутневшим взглядом огляделся.
Поле боя.
Да, это именно оно. Не иначе.
И рядом – злосчастный водоем, на дне которого он мысленно уже хоронил целую кучу народу рядом с уже готовым умереть собой.
Вот только как он спасся?
- Пришел в себя? – заботливо осведомился голос позади.
Слишком знакомый голос для того, что бы его можно было не узнать.
Пруссия дернулся в сторону, однако тут же вернулся в обратное положение – стоявший рядом с ним Иван, как оказалось, очень крепко держал своего противника – а теперь уже, по всей видимости, пленника – за шиворот.
За который он, видимо, его и вытащил.
Чертовски мило с его стороны.
- Какого черта?.. – только и смог выдохнут пораженный Пруссия, уже, однако, мысленно просчитывающий варианты ответа России и то, как бы с меньшим ущербом для себя можно было на них среагировать.
- Я тебя спас, - безмятежно улыбнулся Брагинский, опустив голову и глядя сверху вниз на Гилберта.
Даже если бы он, Пруссия, поднялся, ему бы это не помогло. Разница в росте слишком велика.
- Зачем?
Не думает же он, что перед ним сейчас будут на коленях ползать и благодарить?
Самым страшным было то, что в нынешнем положении Россия вполне мог заставить его сделать это. Хотя, разумеется, пришлось бы приложить массу усилий.
- Хм, - задумчивый взгляд светлых глаз, и Гилберт ощутил, как кровь бросается ему в голову и становится невообразимо жарко. Не смотря на то, что холод стоял жуткий, и что ног Пруссия уже не чувствовал. – Я успел увидеть твое лицо, когда ты тонул. Ты был таким… несчастным и потерянным.
Пруссия снова рванулся, но на этот раз уже не в сторону, а на Россию, с явными намерениями если не вцепиться в его горло, то хотя бы просто ударить. Сильно, слабо, - не важно. Главное причинить хоть какой-то вред, создать для самого себя иллюзию того, что смог отыграться заранее за то, что произойдет.
А в том, что что-то произойдет, Гилберт был абсолютно уверен.
- Ублюдок!.. – рычит он, чувствуя, как тесный ворот униформы сдавливает шею при новом встряхивании. Иван, похоже, насквозь видит его, раз так легко оборвал удар еще в самом его начале. – Отпусти меня!
- А сказал бы ты тоже самое, если бы я держал тебя над озером? – задумчиво произнес Россия, и в первое мгновение Пруссии даже показалось, что тот всерьез собрался проверить свою теорию. – Впрочем, я знаю, что из своей принципиальности ты ответишь «да». Так что не будем зря тебя топить.
Гилберт, сцепив зубы, метнулся в третий раз. Знал, что вырваться уже не сможет, но стоило же хотя бы попытаться?
Иван, без особого труда предотвратив и эту попытку, видимо решил, что пробыли они здесь достаточно, и быстро зашагал по берегу, не церемонясь и таща пленника за собой прямо так, за шкирку, даже не реагируя на гневные вопли.
И Пруссия, не смотря на то, что в его скачущий круг обозрения попадал только светлый затылок, был готов поклясться, что стервец улыбается.
К тому моменту, когда они наконец-то добрались до нужного места, Гилберт уже перестал чувствовать руки. Ресницы слиплись, и окружающий мир предполагалось рассматривать в тончайшую щель между веками, поэтому понять, куда именно его принесли, так и не получилось.
Главное, что в тепло.
Уже там (как выяснилось позже – в небольшом подобии палатки, где предполагалось отдыхать русским в походных условиях), опять же, без особых церемоний, его швырнули на пол. Не в состоянии контролировать падение, Пруссия звучно шлепнулся о землю, не слабо приложившись головой (повезло, что упал на что-то относительно мягкое). Однако это не помешало ему немедленно попытаться подняться. Впрочем, безуспешно.
- Т-ты… с-сволочь… - мелко дрожа и с трудом выговаривая слова, выдавил он, с неудовольствием понимая, что большего, чем стояние на коленях, добиться не получится. По крайней мере, пока не отогреется.
Иван безмятежно улыбнулся, всем корпусом поворачиваясь к Гилберту.
- Не в первый раз слышу это от тебя, - пожал он плечами, неторопливо пересекая маленькое, даже тесное помещение. – Впрочем, думаю, сегодня мне удастся заставить тебя хотя бы ненадолго перестать бросаться ругательствами.
Пруссии не понравилось, как он это сказал.
«Заставить».
Ему вообще не нравилось положение, в котором он оказался. Статус «пленник» был совсем не по вкусу Гилберту, как и то, что он был просто вынужден подчиняться. Хотя бы просто из чувства самосохранения. А обуздать бушующую гордость было непросто.
- Выпусти меня отсюда! – стараясь убедить себя в том, что он вовсе не зависимое звено в данном положении, как можно громче воскликнул Пруссия, однако голос незамедлительно дрогнул, сорвавшись на последних слогах.
Хрипло выругавшись, Гилберт поежился, нервно дернув шеей и отвернув лицо от по-прежнему улыбающегося Ивана.
Кажется, его это забавляло.
- Я тебя и не держу, - мягко произнес он, скрещивая руки на груди. – Если тебе так хочется уйти – можешь удаляться. Я тебя ведь даже не связал.
Пруссия отчетливо слышит, как Брагинский делает шаг к нему.
- …но, видимо, тебе здесь понравилось.
«Ах ты тварь… - чувствуя, как внутри все закипает от гнева, пленник скрипнул зубами. – Еще и издеваешься!»
Только сейчас, находясь почти на самом пике своей злости, он наконец-то ощутил невыносимое жжение. По всему телу, но в первую очередь – в руках и ногах.
- О? Уже почувствовал? – участливо поинтересовался Иван, почти бесшумно приближаясь и опускаясь рядом на колени. Гилберт сжал челюсти, в очередной раз делая вывод, насколько этот славянин выше и крупнее его – даже в такой почти одинаковой позе он продолжал возвышаться над ним, Пруссией.
- Что почувствовал? – просипел Байльдшмидт, пытаясь оценить свои силы на то, что бы как-то отодвинуться. Ему хватило ума ничего не предпринимать, не обдумав. Веселить этого ублюдка неосторожным падением носом в землю хотелось меньше всего.
«Ты мне еще за все ответишь, мразь. За каждое слово, за каждую улыбку…»
Даже не догадываясь (или, может, наоборот, отлично зная) о том, какие мысли вертятся в голове Пруссии, Брагинский, продолжая улыбаться, подался вперед, нависая над Гилбертом.
Много ходит слухов о том, как поступает Россия со своими пленниками. Почти каждый рано или поздно возвращается домой целым и невредимым, однако о том, что же происходило в плену, предпочитал умалчивать.
Впрочем, все и так примерно знали, что происходило, шепотом делясь друг с другом схожими догадками и тихо пересмеиваясь.
«Не собирается же он действительно…» - молниеносная мысль ударом тока врезалась в голову, и стало как-то совсем не смешно. Особенно после того, как Россия весьма недвусмысленно поваливает на спину и, не торопясь, расстегивает Тевтонскую униформу.
Ненавязчиво так…
Пруссия, стиснув зубы, безуспешно сопротивляется, и в алых глазах ясно читается ясное «Живьем не возьмешь, славянская скотина!». Но убийственный взгляд не вызвал у Ивана нужной реакции. Наоборот, русский наклоняется еще ниже и, тихо смеясь Гилберту прямо в ухо, шепчет:
- Ты такой жалкий, Пруссия. Такой несчастный и беспомощный, особенно сейчас…
Брагинский дергает пояс, распутывая нехитрый узел, и продолжает стаскивать с ошеломленного Байльдшмидта одежду.
- Как будто специально меня соблазняешь.
Кровь бросается Гилберту в голову. Он резко поднимает подбородок и поворачивает лицо к России, едва не столкнувшись с ним лбами. Казалось, даже онемение частично отступило, настолько сильна была переполнившая его ярость.
С огромным трудом (который, впрочем, не так уж был и заметен внешне) Пруссия приподнялся на локтях и встретился с Иванов взглядом.
- Я – беспомощный? – угрожающим шепотом начал он, однако все попытки хоть как-то поднять статус в собственных глазах были тут же обрублены на корню одним движением руки Брагинского.
- Ты даже не представляешь, насколько, - наконец-то расправившись со штанами Байльдшмидта, Россия прищурил светлые глаза. – Особенно сейчас.
Из этого положения есть всего два выхода, однако, если приглядеться, они почти ни чем не отличаются друг от друга.
Первый – сопротивляться, ругаться, сыпать оскорблениями, продолжать требовать отпустить, а, когда тело наконец-то более-менее отогреется (если это еще произойдет), предпринять пару попыток сбежать. Все эти действия бесполезны, ибо, учитывая разницу в силе и положении, его, Гилберта, все равно рано или поздно принудят, правда, для этого придется или приложить чем-нибудь хорошенько, или просто связать.
Зато будет возможность окончательно не упасть в грязь лицом. В какой-то степени.
А второй – покориться. Не сдаться, не прогнуться, а просто на какое-то время подстроиться под обстоятельства. Только и всего.
Если сделать это максимально непринужденно, то, возможно, даже сам сможешь поверить в собственную искренность. Гордость ведь почти не пострадает. И, возможно, появится шанс для ответного удара.
Возможно.
По этому, когда Россия бесцеремонно толкает Пруссию в грудь, заставляя откинуться на спину и упереться лопатками в удивительно прочную кожаную стену, тот не стал предпринимать новые попытки сопротивления. Наоборот, взяв себя в руки и одним точным ударом на время заткнув чувство собственного достоинства и гордость, прогнулся под Иваном, запрокинув голову и ловя его взгляд.
«Не ожидал?» - вертится у Гилберта на языке, однако давать себе волю что-либо говорить слишком рано.
Губы Брагинского по-прежнему улыбаются, однако его светлые глаза – нет. Плохой знак – это Пруссия понял сразу.
Оперевшись ладонью о землю, Иван коленом разводит ноги тут же закусившего губу Гилберта. Не привык гордый прусс вот так просто подчиняться, и ему стоит больших усилий удержать себя от рывка в сторону. Впрочем, это не мешает ему попытаться ненавязчиво хотя бы свести ноги, однако, как выяснилось, онемение, все еще сковывающее тело, даже не думало отступать, продолжая служить неподъемным грузом в этой ситуации.
Иван снова тихо смеется и, наклонившись, зубами расстегивает пуговицы на оставшейся одежде Гилберта, обнажая светлую грудь. Губы касаются шеи, потом, явно не удовлетворившись этим, опускаются чуть ниже и прижимаются к беззащитно выпирающей ключице.
Байльдшмидт вздрагивает, но больше от неожиданности, чем от чего-либо еще. Зажмуривается, костеря про себя всех, из-за кого он оказался здесь, и, разумеется, самое большое внимание уделяется России. Нет, конечно же, он, Пруссия, уже давно не мальчик, далеко не девственник, однако…
- Проклятье!.. – вздох вырывается помимо воли, прервав поток мыслей, на которые можно было хоть немного отвлечься. Ладони Брагинского уже успели пройти путь от плеч до живота, и теперь с интересом исследовали пах. Губы Ивана не отрываются от кожи прусса ни на минуту, однако почти все внимание было сосредоточенно на его лице. Светлые глаза, щурясь, тщательно высматривают реакцию.
С этим Пруссия мириться уже не смог.
- Отвернись, - рявкнул он, неловко закрывая лицо, однако одно движение пальцами со стороны России, и все возмущение потонули в собственном стоне.
Воспользовавшись моментом, Иван, свободной рукой обхватив талию Пруссии, прижал его к стене. Почти распластавшись на его коленях, Гилберт тут же бедрами почувствовал выпирающую плоть Брагинского и приоткрыл глаза. Взгляд славянина по-прежнему был направлен на него, и этот факт вызвал невольную усмешку.
- Да ты, я смотрю, настоящий извращенец… - произнес Байльдшмидт, плохо слушающимися руками натягивая конец шарфа России в наивной надежде на то, что завязанная петлей ткань удавкой затянется на шее Ивана и… – Что, неужели у тебя стоит уже от одного моего раздетого вида?
- Не совсем, - снова прижимаясь губами к его ключице, шепчет Иван, освобождая одну руку и избавляясь от шарфа, тем самым разрушив еще одну надежду Пруссии на отмщение. – Я ведь уже сказал, чем ты меня соблазняешь.
Вопрос о том, как он поступает с поверженными пленниками и почему именно с ними, снимается автоматически, однако Гилберт этому совсем не рад. Поутихший гнев снова вспыхнул. Задетое самолюбие немедленно напомнило, о чем конкретно говорит Брагинский.
Сам Иван неторопливо освобождался от своей одежды. Видимо, у него уже был огромный опыт раздевания в не очень подходящих для этого занятия позах и местах, ибо делал он это очень четко и почти профессионально. Находись они в какой-нибудь другой ситуации, или хотя бы будь под Брагинским кто-нибудь другой, Гилберт бы даже оценил это «умение».
- Я не жалкий… - тихо произносит Пруссия, когда Россия снова, уже с новой силой, прижимает его к земле.
- Ошибаешься.
Гилберт снова закусывает губу и, коротко выдохнув, пытается расслабиться, впуская в себя Ивана. Сжимает почти не ощутимыми пальцами широкие плечи Брагинского, упирается лбом в его ключицу и, постепенно теряя сдержанность, шипит сквозь стиснутые зубы что-то неразборчивое, но явно нецензурное. Россия, разумеется, не стал заботиться о таких вещах, как подготовка.
- С-сволочь… - давит из себя Байльдшмидт, чувствуя, что его словно разрывают изнутри. Иван только снова усмехнулся в ответ и, оперевшись рукой о стену, начал прерывисто двигаться, не давая ни секунды передышки.
Это был, наверное, самый грязный и унизительный секс во всей его, Пруссии, жизни. Никогда еще он так не кричал и не бился в чужих руках. Не целовался, яростно кусая чужие губы и пьянея от вкуса крови – единственное, пожалуй, что действительно могло возбудить его в такой ситуации.
Гнев жарким пламенем пылал где-то внутри, заполнял сердце, гоня самого себя по венам, и жажда отмщения – за эту боль, за эту ярость, за поражение, за падение Ордена – била в голову, заставляя все внутри неметь и биться в судорогах еще больше, чем от обморожения, полученного в озере.
Сжать дрожащими руками светлые волосы – как можно сильнее: пусть и он хоть немного поиграет по правилам Пруссии. И Иван, не сбивая темпа, послушно запрокидывает голову, подставляя беззащитную шею.
Байльдшмидт никогда не считал себя извращенцем. Пыточные орудия, цепи, веревки, плети, кинжалы, реки крови, вырванные волосы, сломанные кости – все это, конечно, замечательно и экзотично, но, не смотря на свою не простую натуру, Гилберт предпочитал всему этому хорошую просторную и, главное, теплую постель безо всяких выкрутасов.
Неизгладимое влияние Австрии.
Но этот случай выходит за все рамки, а, значит, сейчас можно позволить себе все.
Все – но на грани возможного.
Поэтому, когда Байльдшмидт, собрав все почти покинувшие его силы, сжимает могучие плечи Брагинского и, быстро подняв подбородок, вцепляется в его горло, тот не оказывает сопротивления.
Хотя видно – первым же порывом было отвесить вредителю оплеуху.
- Тшш… - Иван судорожно шипит, непроизвольно прогибаясь в спине и еще глубже входя в Пруссию. Тот жмурится, давит рвущийся стон и едва не захлебывается текущей по губам вялым ручейком кровью, однако хватки не ослабляет.
Это их последняя битва – битва на выносливость – и Гилберт её не проиграет.
- Ничтожный… щенок… - вдруг сипит Россия, крепко сжимая бедра Байльдшмидта и ускоряя темп. И из его уст это звучит почти нежно.
Кровь течет по шее, груди, и теряется между их телами. Испаряется, растирается, может, впитывается. Поток становится гуще, стремительнее, не смотря на то, что часть её Пруссия просто заглатывает в мгновение паузы между толчками.
Он бы сожрал его всего, и пусть на это ушло бы очень много времени. Выпил бы каждую каплю крови. Сгрыз бы каждую кость.
Только после этого можно было бы вздохнуть спокойно, твердо зная о том, что этот враг больше не появится на горизонте.
Жаль только, что такой возможности никогда не представится.
Холод снова пробирает до костей.
Брагинский наверняка уверен в том, что его пленник вырубился сразу же после того, как излился, однако Пруссия даже не думал терять сознание. Да – первые мгновения силы его покинули, только-только более-менее приобретшее хоть какую-то подвижность тело снова сковало онемение, и Гилберт беспомощно смежил веки, надеясь, что скоро все это пройдет.
Иван, несколько секунд помедлив, почти осторожно укутал Байльдшмидта, а сам, небрежно набросив что-то себе на плечи, занялся своей раной. Кровь из неё продолжала течь, и уже пропитала меховую подстилку. Вытащив из их общей груды вещей что-то, явно принадлежащее Гилберту, Россия, не церемонясь, разорвал ткань на несколько полосок, и занялся перевязкой, то и дело беспечно поворачиваясь лежащему рядом врагу спиной.
Пруссия следил за всем этим сквозь узкую щель между веками, машинально выгадывая наиболее удобный момент для нападения, но, пропустив четыре такие возможности, втянул голову в плечи, кляня свою нынешнюю беспомощность.
- Ты явно не знаешь меры, - вдруг произнес Иван, повернувшись лицом к Пруссии и мягко улыбаясь. – Едва не разорвал мне артерию, а это было бы очень плохо.
Гилберт поперхнулся своей мысленной бранью и распахнул глаза.
- Лучше бы разорвал, - выговорил он, ободренный тем, что может говорить почти не запинаясь. – Меньше унижаться бы пришлось.
- Я был уверен, что тебе понравилось, - Брагинский выглядел действительно огорченным, и легче Пруссии от этого не стало. Оценив свои силы и поняв, что такое сложное телодвижение, как переворачивание на другой бок, чтобы не видеть эту мерзкую рожу, ему пока не под силу, Байльдшмидт тихо фыркнул. Иван быстро застегнул свои пуговицы до горла и, немного помедлив, почти с опаской подполз к альбиносу. – Между прочим, тебе бы тоже не повезло, прорви ты мне артерию.
- Да ну? – мрачно отозвался Пруссия. – Что бы мне стало? Захлебнулся бы?
- А ты откуда знаешь? – искренне удивился Россия, чем снова зажег в Гилберте искру бешенства.
- Заткнись! – рявкнул он, дернув подбородком и просто до дрожи напомним себе этим Австрию.
Брагинский рассмеялся.
У него был чистый, беззлобный смех, и в такие моменты он был похож на большого ребенка.
Наверное, если бы он, Пруссия, не видел, с кем сражался на том озере, то вряд ли бы сам догадался, что его противником, продемонстрировавший не столько блестящий стратегический талант, сколько жестокость, был именно Россия.
Плотный короткий ноготь царапнул щеку. Байльдшмидт, поняв, что отвлекся, моргнул, возвращаясь к реальности, и понял, что Иван, не терявший времени даром, уже склонился над ним.
Кровь бросилась в голову, и, как всегда, первое, что Пруссия попытался сделать – это инстинктивно отодвинуться.
Не получилось.
- А ты все продолжаешь быть таким смешным, - улыбаясь, очень тихо произнес Брагинский, беря Гилберта за подбородок. – Обычно после такого все становятся еще более несчастными, или же, напротив, откуда-то набираются наглости и хамства, и становятся надоедливыми.
Сейчас Пруссия продал бы душу дьяволу ради шанса снова вцепиться этому ублюдку в горло.
- Я – смешной и жалкий?.. – чувствуя, как ярость – та самая ярость, которая даже некоторое время назад была способна пересилить принужденную страсть, боль и онемение – снова раздувается внутри.
Иван снова смеется. И он, и его глаза.
Что ж, по крайней мере, в этот раз все будет не так плачевно, как в прошлый.
- Просто смешной, - уточнил он, сдувая светлую челку со лба Пруссии. – И это не так уж и плохо.
Гилберт раскрыл было рот, но не успел ничего ответить – ему просто не дали этого сделать. Поцелуй, ввергший его в глубочайшее замешательство, продлился всего несколько секунд, и гениальная мысль в нужный момент щелкнуть зубами опоздала на пару мгновений.
- В следующий раз я откушу тебе язык, - хмуро произнес он, от греха подальше сползая ниже и кутаясь в одеяло до самого носа.
Россия улыбнулся и опустился рядом, оперевшись о землю локтем.
- Что ж, по крайней мере, ты согласен с тем, что следующий раз все-таки будет. Уже радует, не правда ли?
Пруссия скрипнул зубами, и проглотил это унижение молча.
Может, в следующий раз ему повезет больше.
end.
Автор: Шелли.
Бета: [отдам место в добрые руки]
Фендом: APH
Жанр: слэш, кинк, АУ
Пейринг: Россия/Пруссия
Рейтинг: R
Дискламер: Химаруе, мировой истории, русскому языку, мне
Размещение: с ссылкой на первоисточник, please
Размер: 3109 слов
От автора: писалось на кинко-фест, текст заявки сейчас уже и не вспомню
читать дальшеОдин неосторожный шаг может перечеркнуть все.
Особенно четко ты это понимаешь, когда твоя нога, пробив лед, погружается в воду, и ты осознаешь, что ровным счетом ничего не можешь сделать. Только упасть и чувствовать, как белоснежная земля трескается, готовясь бросить тебя на попечение озера.
Чертовски мило с её стороны.
Захлебываться, пытаться грести, барахтаться, и погружаться все глубже и глубже в этот холод, понимая, что плоские айсберги над головой не стоят на месте, и скоро закроют все возможности выбраться отсюда.
Но делать что-либо уже поздно. Сколько не крутись и не старайся, выбраться все ни как не удается, хотя спасение издевательски маячит сантиметрах в двадцати над головой.
Черт бы их всех побрал.
Польшу, Мазовецкого, Тевтонский Орден, и, самое главное, его.
Жаль, что нельзя утащить их всех вместе с собой на дно этого озера. Им было бы там хорошо всем вместе. Вот только все здесь вряд ли поместятся, но ничего. Рыцари подвинутся.
Воздух резко врывается в легкие, и Гилберт, тут же ощутив невыносимое жжение в груди, резко дернулся, едва не задохнувшись в кашле. Отплевываясь и тряся головой, словно мокрый пес, он помутневшим взглядом огляделся.
Поле боя.
Да, это именно оно. Не иначе.
И рядом – злосчастный водоем, на дне которого он мысленно уже хоронил целую кучу народу рядом с уже готовым умереть собой.
Вот только как он спасся?
- Пришел в себя? – заботливо осведомился голос позади.
Слишком знакомый голос для того, что бы его можно было не узнать.
Пруссия дернулся в сторону, однако тут же вернулся в обратное положение – стоявший рядом с ним Иван, как оказалось, очень крепко держал своего противника – а теперь уже, по всей видимости, пленника – за шиворот.
За который он, видимо, его и вытащил.
Чертовски мило с его стороны.
- Какого черта?.. – только и смог выдохнут пораженный Пруссия, уже, однако, мысленно просчитывающий варианты ответа России и то, как бы с меньшим ущербом для себя можно было на них среагировать.
- Я тебя спас, - безмятежно улыбнулся Брагинский, опустив голову и глядя сверху вниз на Гилберта.
Даже если бы он, Пруссия, поднялся, ему бы это не помогло. Разница в росте слишком велика.
- Зачем?
Не думает же он, что перед ним сейчас будут на коленях ползать и благодарить?
Самым страшным было то, что в нынешнем положении Россия вполне мог заставить его сделать это. Хотя, разумеется, пришлось бы приложить массу усилий.
- Хм, - задумчивый взгляд светлых глаз, и Гилберт ощутил, как кровь бросается ему в голову и становится невообразимо жарко. Не смотря на то, что холод стоял жуткий, и что ног Пруссия уже не чувствовал. – Я успел увидеть твое лицо, когда ты тонул. Ты был таким… несчастным и потерянным.
Пруссия снова рванулся, но на этот раз уже не в сторону, а на Россию, с явными намерениями если не вцепиться в его горло, то хотя бы просто ударить. Сильно, слабо, - не важно. Главное причинить хоть какой-то вред, создать для самого себя иллюзию того, что смог отыграться заранее за то, что произойдет.
А в том, что что-то произойдет, Гилберт был абсолютно уверен.
- Ублюдок!.. – рычит он, чувствуя, как тесный ворот униформы сдавливает шею при новом встряхивании. Иван, похоже, насквозь видит его, раз так легко оборвал удар еще в самом его начале. – Отпусти меня!
- А сказал бы ты тоже самое, если бы я держал тебя над озером? – задумчиво произнес Россия, и в первое мгновение Пруссии даже показалось, что тот всерьез собрался проверить свою теорию. – Впрочем, я знаю, что из своей принципиальности ты ответишь «да». Так что не будем зря тебя топить.
Гилберт, сцепив зубы, метнулся в третий раз. Знал, что вырваться уже не сможет, но стоило же хотя бы попытаться?
Иван, без особого труда предотвратив и эту попытку, видимо решил, что пробыли они здесь достаточно, и быстро зашагал по берегу, не церемонясь и таща пленника за собой прямо так, за шкирку, даже не реагируя на гневные вопли.
И Пруссия, не смотря на то, что в его скачущий круг обозрения попадал только светлый затылок, был готов поклясться, что стервец улыбается.
К тому моменту, когда они наконец-то добрались до нужного места, Гилберт уже перестал чувствовать руки. Ресницы слиплись, и окружающий мир предполагалось рассматривать в тончайшую щель между веками, поэтому понять, куда именно его принесли, так и не получилось.
Главное, что в тепло.
Уже там (как выяснилось позже – в небольшом подобии палатки, где предполагалось отдыхать русским в походных условиях), опять же, без особых церемоний, его швырнули на пол. Не в состоянии контролировать падение, Пруссия звучно шлепнулся о землю, не слабо приложившись головой (повезло, что упал на что-то относительно мягкое). Однако это не помешало ему немедленно попытаться подняться. Впрочем, безуспешно.
- Т-ты… с-сволочь… - мелко дрожа и с трудом выговаривая слова, выдавил он, с неудовольствием понимая, что большего, чем стояние на коленях, добиться не получится. По крайней мере, пока не отогреется.
Иван безмятежно улыбнулся, всем корпусом поворачиваясь к Гилберту.
- Не в первый раз слышу это от тебя, - пожал он плечами, неторопливо пересекая маленькое, даже тесное помещение. – Впрочем, думаю, сегодня мне удастся заставить тебя хотя бы ненадолго перестать бросаться ругательствами.
Пруссии не понравилось, как он это сказал.
«Заставить».
Ему вообще не нравилось положение, в котором он оказался. Статус «пленник» был совсем не по вкусу Гилберту, как и то, что он был просто вынужден подчиняться. Хотя бы просто из чувства самосохранения. А обуздать бушующую гордость было непросто.
- Выпусти меня отсюда! – стараясь убедить себя в том, что он вовсе не зависимое звено в данном положении, как можно громче воскликнул Пруссия, однако голос незамедлительно дрогнул, сорвавшись на последних слогах.
Хрипло выругавшись, Гилберт поежился, нервно дернув шеей и отвернув лицо от по-прежнему улыбающегося Ивана.
Кажется, его это забавляло.
- Я тебя и не держу, - мягко произнес он, скрещивая руки на груди. – Если тебе так хочется уйти – можешь удаляться. Я тебя ведь даже не связал.
Пруссия отчетливо слышит, как Брагинский делает шаг к нему.
- …но, видимо, тебе здесь понравилось.
«Ах ты тварь… - чувствуя, как внутри все закипает от гнева, пленник скрипнул зубами. – Еще и издеваешься!»
Только сейчас, находясь почти на самом пике своей злости, он наконец-то ощутил невыносимое жжение. По всему телу, но в первую очередь – в руках и ногах.
- О? Уже почувствовал? – участливо поинтересовался Иван, почти бесшумно приближаясь и опускаясь рядом на колени. Гилберт сжал челюсти, в очередной раз делая вывод, насколько этот славянин выше и крупнее его – даже в такой почти одинаковой позе он продолжал возвышаться над ним, Пруссией.
- Что почувствовал? – просипел Байльдшмидт, пытаясь оценить свои силы на то, что бы как-то отодвинуться. Ему хватило ума ничего не предпринимать, не обдумав. Веселить этого ублюдка неосторожным падением носом в землю хотелось меньше всего.
«Ты мне еще за все ответишь, мразь. За каждое слово, за каждую улыбку…»
Даже не догадываясь (или, может, наоборот, отлично зная) о том, какие мысли вертятся в голове Пруссии, Брагинский, продолжая улыбаться, подался вперед, нависая над Гилбертом.
Много ходит слухов о том, как поступает Россия со своими пленниками. Почти каждый рано или поздно возвращается домой целым и невредимым, однако о том, что же происходило в плену, предпочитал умалчивать.
Впрочем, все и так примерно знали, что происходило, шепотом делясь друг с другом схожими догадками и тихо пересмеиваясь.
«Не собирается же он действительно…» - молниеносная мысль ударом тока врезалась в голову, и стало как-то совсем не смешно. Особенно после того, как Россия весьма недвусмысленно поваливает на спину и, не торопясь, расстегивает Тевтонскую униформу.
Ненавязчиво так…
Пруссия, стиснув зубы, безуспешно сопротивляется, и в алых глазах ясно читается ясное «Живьем не возьмешь, славянская скотина!». Но убийственный взгляд не вызвал у Ивана нужной реакции. Наоборот, русский наклоняется еще ниже и, тихо смеясь Гилберту прямо в ухо, шепчет:
- Ты такой жалкий, Пруссия. Такой несчастный и беспомощный, особенно сейчас…
Брагинский дергает пояс, распутывая нехитрый узел, и продолжает стаскивать с ошеломленного Байльдшмидта одежду.
- Как будто специально меня соблазняешь.
Кровь бросается Гилберту в голову. Он резко поднимает подбородок и поворачивает лицо к России, едва не столкнувшись с ним лбами. Казалось, даже онемение частично отступило, настолько сильна была переполнившая его ярость.
С огромным трудом (который, впрочем, не так уж был и заметен внешне) Пруссия приподнялся на локтях и встретился с Иванов взглядом.
- Я – беспомощный? – угрожающим шепотом начал он, однако все попытки хоть как-то поднять статус в собственных глазах были тут же обрублены на корню одним движением руки Брагинского.
- Ты даже не представляешь, насколько, - наконец-то расправившись со штанами Байльдшмидта, Россия прищурил светлые глаза. – Особенно сейчас.
Из этого положения есть всего два выхода, однако, если приглядеться, они почти ни чем не отличаются друг от друга.
Первый – сопротивляться, ругаться, сыпать оскорблениями, продолжать требовать отпустить, а, когда тело наконец-то более-менее отогреется (если это еще произойдет), предпринять пару попыток сбежать. Все эти действия бесполезны, ибо, учитывая разницу в силе и положении, его, Гилберта, все равно рано или поздно принудят, правда, для этого придется или приложить чем-нибудь хорошенько, или просто связать.
Зато будет возможность окончательно не упасть в грязь лицом. В какой-то степени.
А второй – покориться. Не сдаться, не прогнуться, а просто на какое-то время подстроиться под обстоятельства. Только и всего.
Если сделать это максимально непринужденно, то, возможно, даже сам сможешь поверить в собственную искренность. Гордость ведь почти не пострадает. И, возможно, появится шанс для ответного удара.
Возможно.
По этому, когда Россия бесцеремонно толкает Пруссию в грудь, заставляя откинуться на спину и упереться лопатками в удивительно прочную кожаную стену, тот не стал предпринимать новые попытки сопротивления. Наоборот, взяв себя в руки и одним точным ударом на время заткнув чувство собственного достоинства и гордость, прогнулся под Иваном, запрокинув голову и ловя его взгляд.
«Не ожидал?» - вертится у Гилберта на языке, однако давать себе волю что-либо говорить слишком рано.
Губы Брагинского по-прежнему улыбаются, однако его светлые глаза – нет. Плохой знак – это Пруссия понял сразу.
Оперевшись ладонью о землю, Иван коленом разводит ноги тут же закусившего губу Гилберта. Не привык гордый прусс вот так просто подчиняться, и ему стоит больших усилий удержать себя от рывка в сторону. Впрочем, это не мешает ему попытаться ненавязчиво хотя бы свести ноги, однако, как выяснилось, онемение, все еще сковывающее тело, даже не думало отступать, продолжая служить неподъемным грузом в этой ситуации.
Иван снова тихо смеется и, наклонившись, зубами расстегивает пуговицы на оставшейся одежде Гилберта, обнажая светлую грудь. Губы касаются шеи, потом, явно не удовлетворившись этим, опускаются чуть ниже и прижимаются к беззащитно выпирающей ключице.
Байльдшмидт вздрагивает, но больше от неожиданности, чем от чего-либо еще. Зажмуривается, костеря про себя всех, из-за кого он оказался здесь, и, разумеется, самое большое внимание уделяется России. Нет, конечно же, он, Пруссия, уже давно не мальчик, далеко не девственник, однако…
- Проклятье!.. – вздох вырывается помимо воли, прервав поток мыслей, на которые можно было хоть немного отвлечься. Ладони Брагинского уже успели пройти путь от плеч до живота, и теперь с интересом исследовали пах. Губы Ивана не отрываются от кожи прусса ни на минуту, однако почти все внимание было сосредоточенно на его лице. Светлые глаза, щурясь, тщательно высматривают реакцию.
С этим Пруссия мириться уже не смог.
- Отвернись, - рявкнул он, неловко закрывая лицо, однако одно движение пальцами со стороны России, и все возмущение потонули в собственном стоне.
Воспользовавшись моментом, Иван, свободной рукой обхватив талию Пруссии, прижал его к стене. Почти распластавшись на его коленях, Гилберт тут же бедрами почувствовал выпирающую плоть Брагинского и приоткрыл глаза. Взгляд славянина по-прежнему был направлен на него, и этот факт вызвал невольную усмешку.
- Да ты, я смотрю, настоящий извращенец… - произнес Байльдшмидт, плохо слушающимися руками натягивая конец шарфа России в наивной надежде на то, что завязанная петлей ткань удавкой затянется на шее Ивана и… – Что, неужели у тебя стоит уже от одного моего раздетого вида?
- Не совсем, - снова прижимаясь губами к его ключице, шепчет Иван, освобождая одну руку и избавляясь от шарфа, тем самым разрушив еще одну надежду Пруссии на отмщение. – Я ведь уже сказал, чем ты меня соблазняешь.
Вопрос о том, как он поступает с поверженными пленниками и почему именно с ними, снимается автоматически, однако Гилберт этому совсем не рад. Поутихший гнев снова вспыхнул. Задетое самолюбие немедленно напомнило, о чем конкретно говорит Брагинский.
Сам Иван неторопливо освобождался от своей одежды. Видимо, у него уже был огромный опыт раздевания в не очень подходящих для этого занятия позах и местах, ибо делал он это очень четко и почти профессионально. Находись они в какой-нибудь другой ситуации, или хотя бы будь под Брагинским кто-нибудь другой, Гилберт бы даже оценил это «умение».
- Я не жалкий… - тихо произносит Пруссия, когда Россия снова, уже с новой силой, прижимает его к земле.
- Ошибаешься.
Гилберт снова закусывает губу и, коротко выдохнув, пытается расслабиться, впуская в себя Ивана. Сжимает почти не ощутимыми пальцами широкие плечи Брагинского, упирается лбом в его ключицу и, постепенно теряя сдержанность, шипит сквозь стиснутые зубы что-то неразборчивое, но явно нецензурное. Россия, разумеется, не стал заботиться о таких вещах, как подготовка.
- С-сволочь… - давит из себя Байльдшмидт, чувствуя, что его словно разрывают изнутри. Иван только снова усмехнулся в ответ и, оперевшись рукой о стену, начал прерывисто двигаться, не давая ни секунды передышки.
Это был, наверное, самый грязный и унизительный секс во всей его, Пруссии, жизни. Никогда еще он так не кричал и не бился в чужих руках. Не целовался, яростно кусая чужие губы и пьянея от вкуса крови – единственное, пожалуй, что действительно могло возбудить его в такой ситуации.
Гнев жарким пламенем пылал где-то внутри, заполнял сердце, гоня самого себя по венам, и жажда отмщения – за эту боль, за эту ярость, за поражение, за падение Ордена – била в голову, заставляя все внутри неметь и биться в судорогах еще больше, чем от обморожения, полученного в озере.
Сжать дрожащими руками светлые волосы – как можно сильнее: пусть и он хоть немного поиграет по правилам Пруссии. И Иван, не сбивая темпа, послушно запрокидывает голову, подставляя беззащитную шею.
Байльдшмидт никогда не считал себя извращенцем. Пыточные орудия, цепи, веревки, плети, кинжалы, реки крови, вырванные волосы, сломанные кости – все это, конечно, замечательно и экзотично, но, не смотря на свою не простую натуру, Гилберт предпочитал всему этому хорошую просторную и, главное, теплую постель безо всяких выкрутасов.
Неизгладимое влияние Австрии.
Но этот случай выходит за все рамки, а, значит, сейчас можно позволить себе все.
Все – но на грани возможного.
Поэтому, когда Байльдшмидт, собрав все почти покинувшие его силы, сжимает могучие плечи Брагинского и, быстро подняв подбородок, вцепляется в его горло, тот не оказывает сопротивления.
Хотя видно – первым же порывом было отвесить вредителю оплеуху.
- Тшш… - Иван судорожно шипит, непроизвольно прогибаясь в спине и еще глубже входя в Пруссию. Тот жмурится, давит рвущийся стон и едва не захлебывается текущей по губам вялым ручейком кровью, однако хватки не ослабляет.
Это их последняя битва – битва на выносливость – и Гилберт её не проиграет.
- Ничтожный… щенок… - вдруг сипит Россия, крепко сжимая бедра Байльдшмидта и ускоряя темп. И из его уст это звучит почти нежно.
Кровь течет по шее, груди, и теряется между их телами. Испаряется, растирается, может, впитывается. Поток становится гуще, стремительнее, не смотря на то, что часть её Пруссия просто заглатывает в мгновение паузы между толчками.
Он бы сожрал его всего, и пусть на это ушло бы очень много времени. Выпил бы каждую каплю крови. Сгрыз бы каждую кость.
Только после этого можно было бы вздохнуть спокойно, твердо зная о том, что этот враг больше не появится на горизонте.
Жаль только, что такой возможности никогда не представится.
Холод снова пробирает до костей.
Брагинский наверняка уверен в том, что его пленник вырубился сразу же после того, как излился, однако Пруссия даже не думал терять сознание. Да – первые мгновения силы его покинули, только-только более-менее приобретшее хоть какую-то подвижность тело снова сковало онемение, и Гилберт беспомощно смежил веки, надеясь, что скоро все это пройдет.
Иван, несколько секунд помедлив, почти осторожно укутал Байльдшмидта, а сам, небрежно набросив что-то себе на плечи, занялся своей раной. Кровь из неё продолжала течь, и уже пропитала меховую подстилку. Вытащив из их общей груды вещей что-то, явно принадлежащее Гилберту, Россия, не церемонясь, разорвал ткань на несколько полосок, и занялся перевязкой, то и дело беспечно поворачиваясь лежащему рядом врагу спиной.
Пруссия следил за всем этим сквозь узкую щель между веками, машинально выгадывая наиболее удобный момент для нападения, но, пропустив четыре такие возможности, втянул голову в плечи, кляня свою нынешнюю беспомощность.
- Ты явно не знаешь меры, - вдруг произнес Иван, повернувшись лицом к Пруссии и мягко улыбаясь. – Едва не разорвал мне артерию, а это было бы очень плохо.
Гилберт поперхнулся своей мысленной бранью и распахнул глаза.
- Лучше бы разорвал, - выговорил он, ободренный тем, что может говорить почти не запинаясь. – Меньше унижаться бы пришлось.
- Я был уверен, что тебе понравилось, - Брагинский выглядел действительно огорченным, и легче Пруссии от этого не стало. Оценив свои силы и поняв, что такое сложное телодвижение, как переворачивание на другой бок, чтобы не видеть эту мерзкую рожу, ему пока не под силу, Байльдшмидт тихо фыркнул. Иван быстро застегнул свои пуговицы до горла и, немного помедлив, почти с опаской подполз к альбиносу. – Между прочим, тебе бы тоже не повезло, прорви ты мне артерию.
- Да ну? – мрачно отозвался Пруссия. – Что бы мне стало? Захлебнулся бы?
- А ты откуда знаешь? – искренне удивился Россия, чем снова зажег в Гилберте искру бешенства.
- Заткнись! – рявкнул он, дернув подбородком и просто до дрожи напомним себе этим Австрию.
Брагинский рассмеялся.
У него был чистый, беззлобный смех, и в такие моменты он был похож на большого ребенка.
Наверное, если бы он, Пруссия, не видел, с кем сражался на том озере, то вряд ли бы сам догадался, что его противником, продемонстрировавший не столько блестящий стратегический талант, сколько жестокость, был именно Россия.
Плотный короткий ноготь царапнул щеку. Байльдшмидт, поняв, что отвлекся, моргнул, возвращаясь к реальности, и понял, что Иван, не терявший времени даром, уже склонился над ним.
Кровь бросилась в голову, и, как всегда, первое, что Пруссия попытался сделать – это инстинктивно отодвинуться.
Не получилось.
- А ты все продолжаешь быть таким смешным, - улыбаясь, очень тихо произнес Брагинский, беря Гилберта за подбородок. – Обычно после такого все становятся еще более несчастными, или же, напротив, откуда-то набираются наглости и хамства, и становятся надоедливыми.
Сейчас Пруссия продал бы душу дьяволу ради шанса снова вцепиться этому ублюдку в горло.
- Я – смешной и жалкий?.. – чувствуя, как ярость – та самая ярость, которая даже некоторое время назад была способна пересилить принужденную страсть, боль и онемение – снова раздувается внутри.
Иван снова смеется. И он, и его глаза.
Что ж, по крайней мере, в этот раз все будет не так плачевно, как в прошлый.
- Просто смешной, - уточнил он, сдувая светлую челку со лба Пруссии. – И это не так уж и плохо.
Гилберт раскрыл было рот, но не успел ничего ответить – ему просто не дали этого сделать. Поцелуй, ввергший его в глубочайшее замешательство, продлился всего несколько секунд, и гениальная мысль в нужный момент щелкнуть зубами опоздала на пару мгновений.
- В следующий раз я откушу тебе язык, - хмуро произнес он, от греха подальше сползая ниже и кутаясь в одеяло до самого носа.
Россия улыбнулся и опустился рядом, оперевшись о землю локтем.
- Что ж, по крайней мере, ты согласен с тем, что следующий раз все-таки будет. Уже радует, не правда ли?
Пруссия скрипнул зубами, и проглотил это унижение молча.
Может, в следующий раз ему повезет больше.
end.
@темы: Россия/Пруссия, R, fanfiction
-
-
13.07.2011 в 11:46за чудесное исполнение заявки, фик в первую очередь пейрингом зацепил, а потом еще и самой тематикой.Шикарный текст.
-
-
13.07.2011 в 11:54-
-
13.07.2011 в 11:58|Ed|
таки надо было, наверное, потрудиться и поискать текст заявки...поправил. Спасибо.)-
-
13.07.2011 в 12:00Вам спасибо)
-
-
13.07.2011 в 12:04-
-
13.07.2011 в 12:21Дальше...На тот момент не было нкаких особых контактов у ордена с Австрией.
Далее...В первом куске ПОВ, а потом от третьего лица. Как-то хоть выделить (хоть курсивом) не хотите, нэ?
Потом, форма. Форма Тевтонского ордена - славящиеся своей прочностью ЛАТЫ, на которые уже делались тканевые накидки. Именно эти латы, между прочим, и послужили причиной того, что их лёд не выдержал. Кстати говоря, кольчуга русичей тоже снималась далеко не просто (не без чужой помощи), а я сомневаюсь, чтобы Брагинский вышел на битву в мещанской одежде.
По поводу льда: белоснежная земля - ну очень неудачный эпитет. Про айсберги - тоже. Разложите хоть само слово с точки зрения немецкого языка - "ледяная гора", а у Вас тогда уж ледяные пласты. Нелогично.
Если бы Гилберт и правда так тяпнул Ивана за шею, как Вы написали, то могу гарантировать, что он порвал бы ему мышцу (ту, на которую попал зубами - так точно). Русский вообще бы головой с трудом двигал.
Что касается сумбурного полового акта, то могу сказать сразу - "в сухую" Россия (хотя, тут вернее говорить Русь или Московское княжество) никак бы не проник. По крайней мере, не повредив себе ничего (похоже, Вы на тот момент плохо представляли себе весь процесс).
С точки зрения русского языка тоже есть претензии в некоторых знаках препинания, но я уже опущу этот вопрос.
Собственно, вердикт: всё бы хорошо, но всё испорчено. Не понравилось.
-
-
13.07.2011 в 13:12ну, ссылка на заявку, по которой они взрослые и сексом занимаются, чуть выше - тут претензии уже не ко мне, а на то, что это всего лишь исполнение этой самой заявки, уже указано в шапке.
про первые абзацы - это не ПОВ, это, грубо говоря, обращение автора к читателю - не помню, как это правильно в литературе называется.
бэнг. Именно эти латы, между прочим, и послужили причиной того, что их лёд не выдержал.
спасибо, вы открыли мне глаза. Я даже не подозревал, почему пруссы оказались подо льдом.)
кольчуга русичей тоже снималась далеко не просто (не без чужой помощи)
я, конечно, мог бы расписать на дополнительные пару абзацев, как сложно было стягивать латы и прочее-прочее, но, опять же: это кинк. Решил не отягощать.
абзац про немецкий язык не вкурил. Я вообще-то пишу на русском - если неправильно вас понял, поясните.
Русский вообще бы головой с трудом двигал.
и снова данкэ. А у меня и не написано обратное.)
Что касается сумбурного полового акта, то могу сказать сразу - "в сухую" Россия (хотя, тут вернее говорить Русь или Московское княжество) никак бы не проник. По крайней мере, не повредив себе ничего (похоже, Вы на тот момент плохо представляли себе весь процесс).
встречный вопрос: как Вы представляете себе процесс анального изнасилования?
как бэ насильники, которые своих жертв на улице ловят, в большинстве случаях вполне нормально справляются со своей задачей, и не раз. В качестве примера могу привести фильм "Необратимость" - там как раз такой случай.
С точки зрения русского языка тоже есть претензии в некоторых знаках препинания, но я уже опущу этот вопрос.
о, да ладно. раз уж пошла такая свистопляска, давайте и про знаки препинания.) внимаю вам, ма шери.
-
-
13.07.2011 в 13:49Не знаю, как Вы воспринимаете эти абзацы, но это ПОВ, махровое ПОВ.
Хорошо, тут уж воздержусь от дальнейшего комментирования (к моменту завершения написания комментария Вы уже поставили в шапке и АУ и заявку).
Ну если уж Вы решили перевыложить фик после феста, то можно было бы его и доработать. Складывается впечатление, что писалось спустя рукава.
Поясняю - Вы не правильно применили слово "айсберг". Корку льда, пусть даже 10-20 сантиметров толщиной, так назвать никак нельзя.
Он у Вас слишком подвижный (видимо, Вы немного не представляете, какая это боль...)
Более, чем натуралистично, как знакомый не по наслышке с этим человек.
Знакома я с этим фильмом. Что бы не говорили критики - не особо оно натуралистично вышло.
Фильм - это фильм, а реальность - это реальность. В таких случаях хоть банальная слюна идёт на смягчение трения. Без этого любой насильник просто порвёт уздечку, причинив себе не мало боли и потратив кучу денег на лечение. Уж поверьте, говорю я это не голословно.
Зачем тыкать Вас носом, если всё равно не воспримите?
-
-
13.07.2011 в 20:34да конечно, проморгали вы, как же.х3Не знаю, как Вы воспринимаете эти абзацы, но это ПОВ, махровое ПОВ.
"махровое ПОВ" - это когда мелькает "Я". Перечитал не раз - ни одного "я" не заметил.
Ну если уж Вы решили перевыложить фик после феста, то можно было бы его и доработать. Складывается впечатление, что писалось спустя рукава.
что там дорабатывать? добавить описаний лат, чтобы придать тексту реалистичности?
впрочем здесь вы, возможно, и правы. Я это учту на будущее.)
Поясняю - Вы не правильно применили слово "айсберг". Корку льда, пусть даже 10-20 сантиметров толщиной, так назвать никак нельзя.
это литературный оборот такой.) уже придираетесь.
Он у Вас слишком подвижный (видимо, Вы немного не представляете, какая это боль...)
а Вы, видимо, немного не догадываетесь о существовании такой вещи, как "болевой шок". Иван может и не чувствовать боли еще долгое время после получения этой раны.)
В таких случаях хоть банальная слюна идёт на смягчение трения. Без этого любой насильник просто порвёт уздечку, причинив себе не мало боли и потратив кучу денег на лечение.
ну во-первых, половой член, насколько я знаю, тоже смазку выделяет.
а во-вторых...так и напрашивается вопрос: вы что, кого-то насиловали, и после этого потратили кучу денег на лечение? это не переход на личности, просто впечатление такое складывается.
так вот. Даже если уздечка и порвется, большой трагедией это не будет. Специально проконсультировался у - хе-хе - специалистов, так сказать. Заживает в течении пары дней, да и боли особой нет - так, дискомфорт.
Зачем тыкать Вас носом, если всё равно не воспримите?
тон поумерьте, юная леди.) мы с вами культурно разговариваем, и то, что вы на меня взъелись, не дает вам право со мной разговаривать в таком тоне.)
-
-
13.07.2011 в 21:10Описаний в принципе, а не лат конкретно. Хотя и это не помешало бы для более полной картины и хоть какого-то содержательного и чётко выраженного историзма.
Не придираюсь, ничуть. Данный оборот у Вас носит характер преувеличения (ну или не знания содержания определения)
Эффект болевого шока всё равно даёт ощутить долю боли и не исключает того, что подвижность будет ограничена.
Я никого не насиловала и вопрос данный более интимен и тут хватает для Вас только того, что мне хватит осведомлённости пожурить Вас за нефактичность (хотя, если смотреть на шапку и Ваше пояснение, то можно и опустить этот вопрос)
Не знаю, что касается вашиххе-хе - специалистов, но у меня друг три дня нормально даже ходить не мог, ага.
Я с Вами абсолютно спокойно разговариваю и в абсолютно нормальном тоне. "Тыкнуть носом" - это образное выражение не несущее, в данном конкретном случае, никакой отрицательной нагрузки. И я на Вас не взъелась. Не вижу причин.
-
-
13.07.2011 в 21:29ну так же... а, впрочем, ладно.) это бессмысленно и продолжаться может долго. Поверю в вашу исключительную осведомленность в вопросе насилия и прочего.
но про болевой шок все-таки скажу, что на моей памяти было как минимум два человека (со сломанной ногой один, и со сломанными пальцами на ногах же второй), которые спокойно бегали достаточно долгое время, не чувствуя боли.
да и про "тыкнуть носом"... словосочетание изначально несет в себе отрицательную нагрузку.)
а-таки утверждаю про придирки.)
-
-
14.07.2011 в 11:00В данном конкретном случае, на словосочетание такой нагрузки не давалось. Если бы у меня было такое желание, то я бы написала, что "Тикати пикою у болотні нєзабудкі в мене нема ніякого бажання".
Ничуть, не придирки. Если бы были придирки - я бы разбирала по абзацам и предложениям с развернутой критикой и аргументацией.
-
-
04.08.2011 в 18:36-
-
01.02.2016 в 21:37А при чем тут пруссы?..