Sleeping sun

[Skyriver]

Название: Sleeping sun
Автор:  Skyriver
Бета:  Лэрт Раота
Пейринг, Персонажи: Россия/Пруссия, упоминается Германия и другие страны
Рейтинг: R - общий
Жанр: angst, OOC, Drama
Состояние: в процессе
Дисклеймер: Не мое
От автора: Против того, чтобы утаскивали без спросу.

Гилберт занимался своим излюбленным делом, а именно - красовался перед зеркалом. Старинным трюмо, которое прусс вытребовал у Ивана с угрозами и укорами, что он-де совсем не заботится о тех, кто оказал ему честь жить в одном доме с ним.
Сам Брагинский зеркала не любил, как заметил Байльдшмидт. Их практически не было в доме, только одно небольшое и прямоугольное в ванной и это, в его комнате. Кстати, даже когда русский приволок трюмо, он обмотал его какой-то длинной тряпкой, как будто боялся случайно увидеть свое отражение в нем, и сейчас, когда оставался в комнате альбиноса на ночь, набрасывал на зеркало простыню, а чаще просто утаскивал Гила к себе, едва переступая порог его комнаты.
Впрочем, Великий отвлекся. Зеркало было добротным, нигде не треснувшим, хотя ворочал его Брагинский, втаскивая сюда, как мешок, и отлично отражало подтянутую фигуру Байльдшмидта. И, вроде бы, он нисколько не поменялся с времен Тевтонского ордена, разве шрамов на порядок больше стало, но… Но что-то было уже не так. И это ему сильно не нравилось. Изменения были, только не внешние. Они происходили внутри. С тех пор как прусс оказался тут, в доме Ивана, прошло много времени. Он яростно ненавидел своего тюремщика, презирал, рвался на свободу, сдирая кожу с рук, стискивал зубы от бессилия, после каждой проваленной попытки, замирал, оказавшись к кольце его рук, непривычный к подобного рода нежностям. Все это было так долго и так ярко, что, казалось, даже стены впитали его эмоции, осев невесомыми следами на потолке, стенах и полу. Он привык, смирился и уже не буйствовал, выдирая куски своей самостоятельности из рук Брагинского, не угрожал, не требовал. В этом не было толка, ведь этот русский давал ему все сам. В пределах допустимого, конечно же.
Все проходит. Даже ненавистное имя вызывает лишь краткую вспышку раздражения, сменяющегося глухой тоской.
«Прошлое не вернешь, не так ли?» - одними губами прошептал альбинос, до боли вглядываясь в свое отражение, пытаясь понять, что же не так стало в нем. Нет, он не сломался, такого не случится и через миллионы лет. Он… приспособился.
Когда брат в последний раз приезжал, то, едва взглянув на него, Людвиг сказал, что он обрусел. Первым желанием после услышанного было, не церемонясь особо, дать ему в морду, но прусс сдержался, чтобы не портить встречу. Видимо, скрыть недовольство ему не удалось, так как Германия потом с заминкой добавил: «Шутка!» Но осадок остался.
Шутка, да… В каждой шутке есть доля правды… И слово-то такое гадкое подобрал – обрусел. Как будто бы на Гилберта напялили шарф и дали бутылку водки в руки. Черта с два! Никогда Великий не утратит своей уникальности и индивидуальности, и не будет похож на этого неуклюжего медведя Брагинского. Лучше умереть!
Повторив это пару раз про себя, Байльдшмидт уже было начал успокаиваться, как вдруг внезапный стук в дверь комнаты заставил его отшатнуться от зеркала и голос Ивана оповестил, что обед готов. Негромко ругнувшись, так чтобы за дверью ничего не услышали, Гилберт еще раз взглянул на себя и отворив царственным, небрежно-ленивым жестом дверь, прошел на кухню.
Забившись в угол и усевшись на старую скрипучую табуретку, прусс стал качаться на ней, ожидая, когда Брагинский подаст на стол суп. Вскоре мимо него проплыла тарелка со щами и опустилась на стол. Глянув вниз на ее содержимое, Гил привычно вздохнул. Тарелка была наполнена до краев горячим супом. В этом деле русский был всегда очень серьезен и кормил, как говорится, на убой. Доев тарелку, (последние ложки, несмотря на то, что это было не в первый раз, шли нехотя и через силу) разомлевший альбинос откинулся назад. А Иван поднялся и забрав грязные тарелки уже ставил для себя второе и готовил для Байльдшмидта чай, который утверждал, что если его еще чем-нибудь попытаются накормить, он лопнет. Брагинский всегда обслуживал Гилберта за столом с тех пор, как они стали жить вдвоем, и как подозревал прусс, даже испытывал какое-то странное удовольствие от этого процесса. В чем оно заключалось, он тоже не понимал, что, впрочем, не мешало ему пользоваться этим.
Чай, сахар, варенье, сушки и белый хлеб на столе. Альбинос лениво помешивал чай, ожидая, когда Иван добьет свою порцию и нальет себе тоже чашку. Отпив глоток обжигающе горячего напитка, Байльдшмидт вновь уставился на русского. Не нравился Великому вид его сотрапезника, ой, как не нравился. Мешки под глазами, взгляд рассеянный, устремленный в никуда. Такой вид у него был только тогда, когда в государстве образовывались проблемы, много проблем. Интересно, что на этот раз…
С получением информации в России у него было туговато. Телевизор Гил не смотрел, его раздражало обилие русской речи, которое выливалось оттуда. Ему казалось, что если он начнет смотреть или слушать этот паршивый ящик, то забудет, а то и еще хуже - разучится говорить по-немецки. Пруссу вполне хватало Брагинского с его внезапными приступами словоохотливости, которые накатывали на русского вечерами. Лежа в постели, он часто любил рассказывать о сущей ерунде вроде полей с ромашками или запуске нового спутника с Байконура. Хвастался как ребенок, заставляя Байльдшмидта вспоминать маленького Германию, который точно также хвастался прочитанной книгой о военной тактике. Обычно устав от этого, альбинос громко фыркал, выражая высшую степень презрения к той информации, которую пытался донести до него Иван и натягивал одеяло до подбородка, всем видом показывая, чтобы его Величество больше не тревожили по пустякам. Только вот на Брагинского это действовало совсем по-другому. Он тихо смеялся и прижимал к себе Гилберта, который сразу же начинал сердито сопеть, но не вырывался, махнув рукой на причуды и странности русского.
Так вот, о чем это он? Ах, да. Дела явно идут не блестяще. Спрашивать Пруссия не хотел, все равно русский ничего ему не скажет, улыбнется как обычно и промолчит, а то и глупость какую-нибудь подумает, типа, что Байльдшмидт заботится о нем. Ни хрена подобного, просто Великий должен знать, что с кем, когда и где происходит в стране, в которой живет. Мало ли опять америкашка придет и начнет донимать Ивана. Славянин после таких визитов целый день ходит нервный, почти в неадекватном состоянии и с краном. Виноват этот выкормыш Англии, а расхлебывать кому? Естественно, Величайшему.
Наконец, не выдержав, альбинос сказал в пространство, как бы ни к кому не обращаясь:
- Холодно сегодня.
- Ась? Да нет, что ты. Это еще не холодно. Ты замерз? Хочешь погрею? – подхватил повисшую реплику Брагинский. – Только мне через пару часов отлучиться надо, а пока я свободен.
Но Гила не так-то просто было сбить с толку.
- Брат сказал, что идет какое-то глобальное потепление. Только вот у тебя не фига не тепло.
- У меня эпоха похолодания началась. Хотя Джонс и Киркланд мне вовсю пророчат, что меня затопит. Льды тают на полюсах, воды в Мировом океане прибавится. Придется повыше забраться, но не волнуйся, мы с тобой не пропадем.
- А страна?
- И страна тоже. Люди у меня, может, и не самые богатые, зато находчивые. Вот только разберусь с… - на этом русский осекся и, окинув его извиняющимся голосом, повторил:
– Не волнуйся.
- Да кто тут волнуется? - презрительно скривился прусс, поняв, что откровенности сегодня не дождется.
Прихватив с собой кружку с чаем, он перешел в гостиную и плюхнулся на диван. Отпив немного, альбинос скривился и поставил кружку на маленький столик. Чай совсем остыл, став еще гадостнее.
Спустя какое-то время с кухни донесся звук льющейся воды. Иван, видимо, уже убрал со стола и теперь мыл посуду.
Откинувшись на спинку дивана, Байльдшмидт задумался о том, что могло послужить поводом для беспокойства для Брагинского. Вряд ли это кто-то из других стран. Пришлых, кроме, конечно, Америки, русский осаживает на раз-два. Хотя, реакция тут явно не такая. Значит, опять его народ дурит.
Гилберт всегда удивлялся, как такой могучий и стойкий во время войны народ, может быть таким расхлябанным и маяться идиотизмом в мирное время.
За этими мыслями он совсем не заметил, как русский пришел к нему и очнулся уже тогда, когда протестующе заскрипели пружины дивана и прогнулась обивка под массивным телом. Иван положил ему голову на колени и проницательно уставился на него. Минут пять они сидели молча, прежде чем русский в свою очередь нарушил тишину.
- Гилберт, если ты хочешь что-то узнать, тебе придется менять свои методы добычи информации на более современные.
Байльдшмидт раздраженно дернул плечом, даже не думая отрицать или опровергать его слова.
- Ты сам себя запираешь. Я давно не ограничиваю твою свободу, – похоже, ободренный его молчанием, Брагинский решил опять начать свои пропагандистские речи. – Нет ничего плохого в том, чтобы знать, что происходит в мире. Ты же сам уверял всех, что рано или поздно завоюешь этот мир. А как ты собрался это сделать, если даже не знаешь, что произошло за последние пятнадцать лет.
Не дождавшись ничего в ответ, русский тяжело вздохнул и поднялся.
- Тебе не обязательно смотреть все, что там показывают, - Иван положил пульт от телевизора рядом с ним и, обойдя диван, обнял его за шею, чмокнув в затылок. – Новости идут в начале каждого часа. А большой обзор лучше всего смотреть в девять. Я пошел. Ужин в холодильнике, не забудь подогреть его.
Нахмурившись, прусс неподвижной статуей сидел, покуда в тишине не раздался звук хлопнувшей двери. Ушел.
Вздохнув, альбинос покосился на черный пульт лежащий рядом. На часах было почти без пятнадцати три. Глядя, как секундная стрелка раз за разом описывает круг, он, поджимая губы, изредка косился на пульт, как будто бы это было мерзкое насекомое. Наконец, в комнате раздался гулкий бой часов. Гилберт провел пальцами по гладкой поверхности пластмассы и брезгливо одернул руку. Ну уж нет! Не дождетесь!
Передислоцировавшись в ванную, он долго, раз за разом намыливал руки, пытаясь избавиться от странного ощущения неправильности происходящего. Затем, включив воду на полную мощность, прусс стал набирать ванную, и залез туда, чтобы согреться. Байльдшмидт долго лежал в ней, бездумно глядя в потолок. Когда вода остывала, он вновь добавлял горячей и ложился, пока все это не осточертело.
Поскольку полотенца он не взял, пришлось вытереться маленьким для рук. Натянув на себя одежду, альбинос пошлепал на кухню и поставил чайник. Слишком холодно и пусто было находиться в квартире одному. Можно, конечно, было выйти на улицу, но он не хотел. Связку запасных ключей Иван уже давно сделал для него, только Гил еще ни разу не воспользовался ей. Не хотел. Дубликат так и висел на гвоздике у входной двери ни разу не использованным.
Почаевничав, Пруссия стал бесцельно слоняться по квартире. Задержавшись у полок с книгами, он провел пальцами по корешкам. Золотая коллекция классики, трепетно хранимая Брагинским, фактически национальное сокровище. Байльдшмидт помнил тот случай, когда он назло Ивану хотел порвать одну из книг. Это был один из тех моментов, когда он видел славянина по настоящему в ярости. Русский в два счета выхватил книгу у него из рук и отвесил ему такую затрещину, что альбинос с трудом удержался на ногах, да и то, потому что рядом была стена. Позднее тем же самым вечером Россия подозрительно спокойно, уже без злости, объявил, что у Гилберта переизбыток активности, который надо лечить. Ага. Вылечил, блять, называется. Да так, что прусс до вечера следующего дня не мог подняться с кровати. С тех пор к книгам Гилберт не прикасался, кто знает, как бы отреагировал их хозяин на это.
За окном уже стемнело, а Брагинский все еще задерживался, что за ним довольно редко замечалось. Плюнув на все, Байльдшмидт отправился в свою комнату и, разложив кровать, забрался под одеяло. Тишина давила своей безмолвностью, плотным пологом вися над ним. Альбинос нервничал, вертелся с боку на бок, невольно прислушиваясь, не зазвенит ли ключ неподалеку, чтобы потом раздался тихий щелчок открывающегося замка, и можно было спокойно уснуть.
Упорно вслушиваясь в ночь, он не заметил, как сон накрыл его.

«Еле слышный хруст возвестил об еще одном сломанном ребре. Бьет, не сдерживаясь и нисколько не жалея, сука. И сил нет ответить. Совсем нет, иначе он давно б уже поднялся и врезал в ответ. Рот наполнился сладковатым привкусом железа, смешиваясь со слюной. Кажется, еще и внутреннее кровотечение открылось. Он констатировал это механически, почти не ощущая тела. Только чертов холод бетонного пола, пронизывающий до самого сердца.
Приподняться на локте, стоило большого усилия, куда большее потребовалось, что бы поднять голову и посмотреть на него снизу вверх. Смотрит в ответ. Бесстрастно так, не говоря ни слова.
Гилберту кажется, что он вот-вот скажет что-то унизительное или презрительное, но русский молчит. И это… пугает. Куда сильнее, чем эти удары сапогами с размаху под ребра. Лучше бы сразу избил до полусмерти, но нет, тот никуда не торопится. Бьет с расчетом и после каждого удара останавливается, как будто ждет чего-то. Извинений что ли?
Незаметно для себя Пруссия усмехнулся и тут же закашлялся, рвано хватая ртом воздух, когда последовал еще один удар. Видимо, Брагинский заметил усмешку.
- Вы хоть понимаете, что наделали? – неожиданно раздалось сверху.
- Почти стали богами! – с вызовом в голосе ответил прусс.
- Нет, вы чуть не стали настоящими дьяволами. Хотя, может и стали, ведь Люцифер был свергнут на землю.
- Сравниваешь меня с Дьяволом? Это лестно, – хрипло засмеялся Байльдшмидт. – А ты, должно быть, ангел? Защитник сирых и убогих?
- Сволочь фашистская, – с некоторым удивлением в голосе произнес Иван. – Все никак не успокоишься? Считаешь, что вас никто не должен был останавливать?
- Да я просто уверен в этом. Жаль, у нас с братцем немного сил не хватило. И было бы наоборот. Мы бы сейчас из вас выдавливали кишки напополам с кровью.
Лицо русского ожесточилось. Он сел на него сверху, придавив к полу и сдавил рукой шею Гилберта.
- Да. Убей меня, – Пруссия даже не думал сопротивляться, громко смеясь ему в лицо. Не было смысла сопротивляться. Никто не придет на помощь, значит надо лишь расправить плечи и гордо посмотреть в лицо этой лиловоглазой бестии.
- Ну, уж нет. Убить тебя, было бы слишком просто, – Брагинский ослабил хватку, но руку с шеи не убрал. Неужели задумал очередную гадость? – Я хочу, чтобы ты понял.
- Понял что?
- Боль, страх, ужас – все то, что ты сполна дарил другим людям. Я хочу, чтобы ты сам испил эту чашу до дна. Я хочу видеть, как ты растоптанный, сам будешь просить меня о смерти.
- Не дождешься. Ты себя явно недооцениваешь, – презрительно ответил ему альбинос.
Нельзя, нельзя никому признаваться в том, что ты боишься. Особенно себе. Только тогда ты станешь бесстрашным.
- Посмотрим… - бросил Иван, неторопливо расстегивая его форму.
- Что ты делаешь, ублюдок? – удивленно спросил Байльдшмидт, попытавшись приподняться. Рука русского чуть сильнее сжалась, возвращая его обратно. Сам Брагинский молчал, не считая нужным давать ответ, столь я очевидным действиям. На лице непроницаемая маска, как будто он изображал из себя монаха-инквизитора, готовившегося к пытке несговорчивого еретика. Распахнув полы кителя, русский переключил свое внимание на ремень брюк, когда Гилберт попытался ударить его, чтобы сбросить с себя. Слишком слабо, и ответный удар в солнечное сплетение на несколько мгновений выбил воздух из легких, заставляя судорожно вдыхать и выдыхать, не сопротивляясь. А Иван времени не терял и, вытащив ремень, перехватывает руки альбиноса, связывая запястья, затем упирается рукой в грудь и смотрит внимательно глаза в глаза. Давит. Больно».

Ощущение того, что его грудную клетку упало что-то тяжелое, выдернуло Байльдшмидта из сна-воспоминания. Открыв глаза, альбинос опустил взгляд и уперся им чью-то лохматую макушку. При свете уличного фонаря, волосы Брагинского отливали золотом.
Вернулся. Слава Богу… Или дьяволу? Шальная мысль пробила голову, едва прусс вспомнил, ЧТО ему снилось. Сон, только сон. Как же давно ему не снились сны, а теперь вот приходят. Тогда первые месяцы были особенно тяжелыми. Сдаваться никто не хотел, и они были как звери, запертые в одной клетке на двоих. Разница была только в том, что Иван мог уходить из нее, а он нет.
Тихонько вздохнув, Гилберт осторожно провел по мягким прядям, вызвав у спящего русского незамедлительно ответную реакцию. Иван стиснул альбиноса в объятьях так, как будто боялся, что тело в его руках исчезнет. Еще несколько раз погладив Брагинского, Байльдшмидт, мало-помалу успокоившись, вновь заснул, уже без сновидений.

@темы: Россия/Пруссия, с участием иных персонажей, R, fanfiction