[madnesslove]

Название: Солнечное сердце.
Автор: Mrs. Птаха
Бета: отсутствует, увы.
Персонажи: Россия/Пруссия.
Рейтинг: PG-13.
Жанр: Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, Психология, Философия, Songfic.
Предупреждения: ООС, Смерть персонажа.
Состояние: закончен.
Дисклеймер: отказываюсь от каких-либо притязаний на персонажей.
От автора: Писалось под песню Origa - Полюшко-поле.

Громко захлопнулась массивная деревянная дверь, и Россия, прислонившись к ней спиной, прикрыл глаза. На сердце вновь начинала распускаться алым цветом старая рана, будто самые дорогие в мире глаза искоса наблюдали за ним… Больно. Причем боль какая-то мертвая, слишком непривычная. Словно из души вырвали кусок и, истекая кровью, она погибала. Медленно, степенно, но неуклонно. По щекам невольно потекли слезы, когда мутный взгляд лиловых глаз наткнулся на одиноко стоящий в хрустальной вазе подсолнух. Самый любимый цветок России. Самая ценная вещь, вобравшая в себя частичку души и воспоминаний.

Воспоминаний теплых, безумно родных, бьющих по сердцу сильнее плети с шипами…


POV Ивана.


- Эй, Гил, иди сюда! – я улыбаюсь и жестом приглашаю Пруссию присоединиться. Тот стоит в паре метров от меня, излучая раздражение и недовольство. На мои слова Гилберт лишь фыркает и скрещивает руки на груди.

- Еще чего, я не совсем из ума выжил, чтобы, как идиот, бегать по полянке и рвать цветы, - язвительность в голосе с достоинством поднялась до отметки 12, по десятибалльной шкале.

- Да ладно тебе, не будь занудой, - вновь улыбаюсь, вдыхая опьяняющий аромат солнца, тепла и земли. Мой любимых запах.

- Ну-ну, - Гил скептически приподнимает бровь, наблюдая, как я, прикрыв глаза, склоняюсь к подсолнуху. Однако от меня не ускользнула заинтересованность, лишь на мгновение промелькнувшая в ярких алых глазах.

- Хочешь? – радостно спрашиваю я и протягиваю Пруссии цветок.

Он гордо отворачивается, всем видом демонстрируя, что от своих слов не отступит. Потревоженная нежность внезапно колыхнулась в моем сердце. Гилберт бывает таким милым, когда упрямится, даже несмотря на неправильность, а порою и абсурдность своих действий. Большой ребенок, и этим все сказано.

Быстро, но в то же время бесшумно ступая по мягкой траве, преодолеваю расстояние между нами. Обнимаю Пруссию за талию, осторожно прижимая спиной к себе. Гилберт, явно не ожидавший такого поворота событий, дернулся, но я держал крепко.

- Брагинский, совсем крыша поехала? – немец предпринимал бесполезные попытки вырваться, на что я лишь улыбался, мысленно сравнивая Пруссию с диким котенком. Такой же свободолюбивый и агрессивный. А если приручить?..

- Возьми, - снова протягиваю пруссу цветок. Тот, явно назло, отпихивает его от себя, а мне становится всё веселее.

- Упрямец, – не размыкая объятий, выдыхаю Пруссии в шею и закрываю глаза. Гилберт замирает. Не знаю, сколько мы так простояли. Может минуту, а может целый час. Но у меня на душе было так хорошо и светло, что о таком эфемерном понятии как время, хотелось думать меньше всего…

- Подсолнухи пахнут солнцем, - внезапно нарушил тишину прусс, а я удивленно распахнул глаза. Скулы Гилберта порозовели, и он отвел от меня взгляд. – Как и ты.

Губы вновь растянулись в широкой улыбке, и я спрятал лицо в пепельных волосах. Жадно вдохнул и… потянул Пруссию на себя, в результате чего мы оба повалились на траву. Гилберт ловко перевернулся и уперся руками мне в грудь.

- Ты дурак, Брагинский, - обреченно покачал головой Байльшмидт. Я тихо рассмеялся и вновь притянул Гилберта к себе, на этот раз для мимолетного поцелуя…


Конец POV.


Иван машинально коснулся своих губ, вспоминая сладость прикосновения. Сердце пропустило удар, и Брагинский начал часто дышать. Боль оглушила, затуманила сознание. Картинка перед глазами стала нечеткой, тело пронзила внезапная слабость. Россия плавно сползал по двери, пока в итоге обессиленно не рухнул на пол.


POV Ивана.


Я прислонился к дверному косяку и наблюдал за читающим какую-то книгу пруссом. Опять про войну, скорее всего. Шкаф, стоящий рядом со входом очень удачно скрывал меня от его глаз, поэтому я не боялся быть обнаруженным. Гилберт сосредоточенно наморщил лоб и свел изящные белые брови, алые глаза лениво перебегали со строчки на строчку, тонкая рука подпирала подбородок. Пруссия не переворачивал страницу, иногда его взгляд застывал, будто мыслями он был где-то очень далеко. Я непроизвольно залюбовался представшей моим глазам картине. Вообще, я не хотел подглядывать, лишь проходил мимо, но не удержался, остановился. И вот уже не меньше получаса наблюдал за Пруссией, не желая покидать его. Вдруг Гилберт устало вздохнул и захлопнул книгу. Нервным жестом кинул ее на стол и потер виски.

- Невозможно сосредоточиться… - раздраженно произнес прусс и повернул голову. Его взгляд стал расслабленным, почти добрым, а уголки рта поползли вверх в подобие улыбки. «Что такое?» - с любопытством подумал я, забыв про осторожность и чуть выходя вперед. Но случайно задел локтем угловую тумбу, из-за чего стоявшая на ней рамка с фотографией упала. Причем, упала весьма громко, в ничем не нарушаемой до этого тишине. Пруссия резко повернул голову в мою сторону, на источник шума.

Я понял, куда секунду назад был направлен взгляд Гилберта и был приятно удивлен. Одиноко стоящий в хрустальной вазе подсолнух резал глаз невольного зрителя, разрушая гармонию бежево-белых тонов комнаты. «Ну надо же». Я, не обращая внимания на опешившего прусса, подошел к цветку и аккуратно коснулся желтых лепестков, будто вбирая в себя их солнечную энергию. Краем глаза заметил, как Пруссия покраснел и, схватив только что брошенную книгу, спешно прикрыл ей лицо, стараясь не выдавать своего смущения. Сцена, свидетелем которой я стал, была слишком личной, почти интимной. Словно прямой контакт с душой. А мало кому понравится, когда в его потаённые уголки сознания так бесцеремонно вторгаются. Но улыбка от такого умилительного зрелища, как смущенный Гилберт, уже начавшая расцветать на моих устах, резко погасла. Я вспомнил, куда направлялся, и какой разговор меня там ждал.

Сев рядом с Пруссией на диван, я нежно коснулся его щеки, поймав при этом полный удивления и ярости взгляд. Но руку я не убрал, а наоборот, запустил пальцы в светлые, почти белые волосы, бережно их перебирая. Гилберт смотрел зло и недоверчиво, но молчал и не отстранялся, видно почувствовав резкую перемену в моем настроении.

- Гил… - нерешительно начал я, подбирая каждое слово, чтобы смягчить удар. – Ты… ты же теперь часть меня, да?

В глазах Пруссии мелькнуло удивление, но он, несмотря на свое замешательство, лишь ухмыльнулся:

- Как-то двусмысленно твоя фраза звучит, не находишь?

Я усмехнулся в ответ. Гилберт был напряжен куда больше, чем могло бы показаться со стороны. И я не мог не чувствовать этого. За столько лет нашего знакомства, во вражде ли или в перемирии, мы всегда понимали друг друга с одного взгляда, слова, прикосновения. Прусс видел мою скрытую боль, я ощущал всем своим существом его страх. Да, даже Великому Пруссии бывает страшно. Он догадывался, что я хотел сказать.

- Ты уже не страна. Пока есть официальные документы ты существуешь, но… Только пока.

Я выдохнул. Говорить это в лицо товарищу, другу, ставшему почти родным братом, было непосильно тяжело. А смотреть на улыбающегося после моих слов Гилберта еще тяжелее. Улыбка являлась печатью покорности: прусс принимал свою судьбу и давно смирился с ней, хотя и ни за что не признался бы. Сердце судорожно сжалось.

- Не притворяйся! – не знаю, откуда во мне появилась эта злость, - Если тебе больно – плачь, плохо – скажи, хватит воображать себя незнамо кем!

Пруссия удивленно на меня воззрился, на пару минут даже дар речи потерял. Я и сам не понимал, что творилось в моей душе, не понимал своей слепой ярости. Может быть, всему виной были отчаяние, объявшее в тот момент мою душу и, заполняющая все вокруг, его сестра - безысходность? Как знать…

Из невеселых раздумий меня вывели холодные тонкие пальцы, нежно коснувшиеся моего лба, затем скулы, спустившиеся к подбородку и очерчивающие его профиль.
- Все в порядке, Вань, - снова эта спокойная улыбка. – Ты позволишь мне попрощаться с братом?

Я лишь подавленно кивнул, скрывая под челкой непрошеные слезы.


Конец POV.


Россия сидел на полу, обняв руками колени и уткнувшись в них лицом. Сейчас, если бы кто-то из стран заглянул в его кабинет, то наверняка не поверил бы своим глазам, или вовсе потерял сознание от шока, увидев подавленного и убитого Ивана. «Неужели это тот самый вечно веселый и беззаботный Брагинский?» - подумали бы они. Но, да, это действительно был он. Наивный и жизнерадостный Россия. Который, как любое другое живое существо, умел чувствовать. Только почему-то все об этом как-то забыли…

И бездонная боль, и неизлечимая грусть, и бесконечное отчаяние, и удушливая вина не были чужды Ивану. А любовь? Какая у него была любовь? Чистая, искренняя, не опороченная земными страстями, почти святая. Ведь в его груди билось два сердца, которые в своем подобии слились в одно. Большое и пламенное, горячее до незаживающих ожогов.


POV Ивана.


Я не смущался плакать. Ведь никто, кроме Гилберта, не увидит моей слабости. А он уже…уже…

Я жадно целовал дорогое лицо, вдыхал родной аромат, наслаждался последними крохами тепла умирающего тела. Пруссия слабо пытался оттолкнуть меня, но это была больше показная гордость, нежели его искреннее желание. Я прекрасно понимал чувства Гилберта, поэтому лишь крепче сжимал друга в объятиях.

Времени так мало. Постоянно тянувшее слишком долго, утомительно, смертельно долго, оно начало утекать сквозь пальцы, как вода. Не поймаешь, не остановишь, не изменишь. Лишь воспоминания… Времени нет.

Гилберт хрипло закашлялся, на его лбу выступили капли пота. Он боролся. Боролся за последние минуты своей жизни. Я аккуратно стер кончиками пальцев выступившую влагу, а затем осторожно погладил прусса по голове.

- Вань… - Гилберту было нелегко находиться в сознании, чего уж про разговоры…

- Да? – тут же отозвался я.

- Я хочу… - снова приступ кашля. Слезы от боли и напряжения заструились по щекам Пруссии, но он упорно продолжил. – Оставить мое сердце… у тебя.

Гилберт, приложив значительные усилия, улыбнулся.

- Что?

Я непонимающе, почти испуганно смотрел на Гилберта, когда он приложил руку к груди и несильно сжал грубую ткань военной формы. Затем прусс выдохнул и внезапно расслабился. Ладонь прошла сквозь одежду и кожу, и я заметил исходящее от Пруссии свечение. Сначала оно было слабым и рассеянным, но постепенно становилось все ярче и концентрировалось на груди у Гилберта, с левой стороны.

Я пораженно распахнул глаза. В руке прусса действительно пульсировало и горело живым огнем сердце. Кровь капала на одежду и лицо Пруссии, когда он подносил его ко мне. Движения Гилберта были медленным, тяжелыми, ладони резко похолодели, а сам он побледнел.

- Гил, неужели теперь… - я проглотил последнее слово, не в силах озвучить этот приговор… «Конец».

Конец всему. Нашей странной дружбе и многолетней, ставшей уже привычкой ненависти. Беспокойному миру и необъяснимому притяжению. Когда Всевышний успел провести последнюю черту, разделяющую нас?

- Глупый… - тихо прошептал Гилберт и ударил меня в грудь, вживляя сердце. Я чувствовал, как внутри борются за право «жить» две сущности. Два органа с одним предназначением обгоняли друг друга в ударах, причиняя телу нежеланную боль. Но, секунда за секундой, и ритм приходил в норму. Сердца сливались друг с другом, сплетались, поглощая соперника, становясь единым целым. Неразрывным и вечным. Как мы с тобой, да, Гил?..

- Я всегда буду рядом… - из последних сил Пруссия притянул меня за волосы к себе и поцеловал. Я ответил на прикосновение губ, забирая последние рваные вдохи и уходящую жизнь. Слезы текли по моим щекам непослушным потоком, новое сердце готово было вновь распасться на части от боли. Когда прусс, улыбаясь, навсегда закрыл глаза, я, в отчаянии, будто безумец, начал трясти его за плечи:

-Нет, Гилберт, ты не можешь умереть! Не можешь, ведь я... Я…люблю тебя… - конец фразы я произнес совсем тихо, утыкаясь в шею своему любимому врагу. Я ведь никогда не говорил ему этого…

Конец POV.

Беззвучные рыдания сотрясали могучее тело Ивана, но он улыбался. Что-то безумное, ненормальное было в этой улыбке. Но сумасшествие делило сознание русского с совершенной нежностью, что спокойным пламенем горела в потемневших аметистовых глазах. Да, Россия не рассказывал Гилберту, как тот был ему дорог. Просто не было необходимости. Их души связаны невидимой нитью, которую не смогла разорвать даже смерть. Воспоминания вечно будут храниться на книжной полке, в старых фотографиях и дневниках. Чувства, словно драгоценные сокровища, будут спрятаны в шкатулке на самом дне сердца…

Они всегда вместе, пусть и не рядом. Бесплотный дух, иногда приходящий во снах, не заменит человеческого тепла, но будет бережно заполнять зияющую пустоту в душе. Если умрет Иван, погибнет и Гилберт. Россия не может допустить этого, поэтому заставит себя жить дальше, жить и дарить окружающим свой свет и доброту. Как любимый цветок, до сих пор стоящий в вазе на рабочем столе. Как солнце, которое, несмотря на затмение, снова появится на небосклоне.