Каждый читает в меру своей распущенности (с)

[madnesslove]

Название: Каждый читает в меру своей распущенности (с)
Автор:  Dein Preussen |Tsuki no Tireira| и  Klodwig
Бета: самосуд (с)
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Персонажи: Россия/Пруссия, Пруссия/Венгрия, Венгрия/Австрия, Франция/Австрия (пролётом), упоминание Германия/фем!Италия и Австрия/Швейцария
Рейтинг: NC-17
Жанры: Ангст, AU, ER (Established Relationship), Эксперимент, Гет, Юмор, POV, Психология, Романтика, Повседневность, Слэш (яой), Songfic
Предупреждения: Нецензурная лексика, Смена пола (gender switch), OOC, Изнасилование
Размер: Миди
Дисклеймер: Я не я та хата не моя! Це все Хімка накорячив! (с)
Статус: завершен
Описание: "...Собственно, всё началось банально...с того, что у меня сломалась машина, и мне пришлось просить коллегу по журналистскому цеху, русского - Ивана Брагинского, подвезти меня за символичное вознаграждение - премию, которую я, как редактор, обязательно выпишу. Дальше было круче. Мы приехали. Зашли в дом...Услышали звук отъезжающей машины и писк моего севшего телефона. Затем было выразительное русское «Блять» от Ивана, кинувшегося к окну..."
Посвящение: Ресурсу Кил Ми Плиз за идею и автору идеи непосредственно. А ещё....себе любимым.
Публикация на других ресурсах: Публикуем только сами.
Примечания автора: 1) АУ состоит в том, что они - обычные люди - журналисты - главред и его первый зам.
2) Первые три пейринга основные. Упоминание об остальных - два раза в тексте.
3) Авторы писали это по ночам и будили хохотом всех домочадцев. Сжальтесь - оставьте содержательный комментарий.

День первый: Та, блять!

Знаете, кажется, я счастлив. Три года ухаживания за девушкой, в которую я влюблен, по-моему, с 10 лет, и вот - мы помолвлены. Я снова и снова прокручиваю в памяти момент, когда она улыбнулась и сказала «Я согласна». Кажется, я тогда стал цвета букета кровавых роз, который держал в руках.
Лиза. Моя Лиза. Еще немного, еще неделя и ты будешь моей безраздельно. Ради этого стоило ждать все эти года. Наверное, первое время я буду только любоваться тобой, не смея прикоснуться. Любоваться твоими глубокими глазами цвета молодой зелени, твоими мягкими локонами, в которые ты вплетаешь цветы.
Буду любоваться, ибо не любуюсь сейчас....Сейчас у меня в поле зрения только фиалковые глаза, здоровый шнобель между ними и лохматая копна русых волос. И всё. И больше ни одной живой души в радиусе 10 километров.
Собственно, всё началось банально...с того, что у меня сломалась машина, и мне пришлось просить коллегу по журналистскому цеху, русского - Ивана Брагинского, подвезти меня за символичное вознаграждение - премию, которую я, как редактор, обязательно выпишу. Дальше было круче. Мы приехали. Зашли в дом...Услышали звук отъезжающей машины и писк моего севшего телефона. Затем было выразительное русское «Блять» от Ивана, кинувшегося к окну.
- У нас угнали машину... - констатировал он.
- Что? - опешил я.
- У нас угнали машину, - повторил русский.
От шока я перешел на родной немецкий и разразился непечатной тирадой. Это ж надо было переться за 40 км на дачу, чтобы забрать вещи и....и...
- И у меня телефон остался в машине...и документы, - бледнеет журналист.
Не...охереть...просто охереть.
- С вашими русскими угонщиками! - взревел я, круша всё подряд.
Ну, это ж надо так! Еще и у меня телефон сел. До ближайшего населенного пункта - пилить и пилить, связи нет, еды.... Еда есть, вода тоже. Спокойно Гилберт, спокойно. Продержимся. Скоро нас хватятся и спасут из этой глухомани.
- Ну и что нам теперь делать, господин редактор? - буркнул Иван....и его этот бурк меня вывел окончательно.
- Сидеть, блять, и ебаться! - плюю я в сердцах. Нервы.
- Гилберт, спокойствие. Не все так плохо как кажется. Вот тут водка есть, давай выпьем, успокоишься.
- Ты не понимаешь! У меня на носу свадьба! Нас будут искать невесть сколько времени! А, блядь, наливай...
****спустя 5 часов****
В глазах плывёт....и уже как-то похуй, что меня ждёт Лиззи, что я тут напиваюсь чёрти-где со своим подопечным...и мне жутко его хочется поцеловать. Я точно перепил, но хочу ещё.
- Брагинский! - кричу я совсем пьяным голосом. - Наливай!
Наливает. Блин, а сам-то трезв как стеклышко, русский черт. И водка ихняя...ик.... Забористая. Хотя все равно пиво лучше, а особенно это... как его.... Блин.... Забыл.
- И вообще.... Это ты.... Да... виноват.
- Почему это я? - мягко улыбается проклятый трезвенник. - Не я...а те, кто машину угнали...
- А ты...это... не закрыл её, ага, - язык заплетается, в голове тумааааааан.
- Ну тогда я...ик...виноват. И что ты сделаешь? Накажешь меня? Ха-ха... - О! и он, кажется, подхмелел...
- Да! Вот щас возьму.... И набью тебя, - шатаясь встаю и подхожу к русскому, занося кулак для удара.
- Не упади... - смеётся тот.
Накаркал, падла. Я упал. На него.
Стул, времен постройки этого дома, не выдержал такого хамства и тупо рассыпался на части, а мы оказались на полу. И почему мне кажется, что он на меня смотри, как Родерих, этот проклятый художественный редактор, на мою Лизхен - раздевая прям на месте?
Хотя, как то пофиг...и я ради хохмы начинаю его лапать - с толком и вкусом. Все равно я пьян, мне можно.
На лице Ивана каменное спокойствие, но через десять минут лапанья мне в ногу недвусмысленно упирается ЧТО-ТО.
- Ой.
- Что «Ой»? - тут уже появляется ехидная усмешка. Что-то мне не по себе, от такого выражения его лица. - Начал - заканчивай...
Заливаюсь краской. Хотя кажется, что больше некуда. И так красный. Проклятая водка.
А он смотрит. Выжидает. А у меня тихо рвёт планку и пропадает любой здравый смысл - «недотрах берёт своё», как говорит Франциск - вселюбитель из отдела моды нашего журнала «Хетали». Я наклоняюсь.
- И закончу... - пьяно выдыхаю я в самые губы русского.
Будь я трезв, ничего такого точно не было. Но сейчас мой пьяный мозг переваривает все с запозданием, да и то, через пень-колоду. Ну вот. Я сижу. Верхом. На сотруднике. Одного со мной пола. О, я его уже целую. Охренеть.
А ещё круче - он не только отвечает, а уже плааавно так и ненавязчиво укладывает меня на спину и до отвращения мееедленно раздевает. Пять часов назад я бы отлупил того, кто сказал бы, что я буду так беззастенчиво выгибаться под ну слишком опытным коллегой. Сейчас же мне очень и очень в кайф....А от его поцелуя подозрительно крышу сносит...У меня такого тумана не было даже тогда, когда меня впервые поцеловала Лизхен....
Кожа вспыхивает под его руками, на шее и груди - следы от поцелуев. Как я потом на люди покажусь? А, плевать....
Хочется громко и со вкусом стонать, что я и делаю. Все равно уже все не имеет никакого значения. Мы одни тут. И эта русская сволочь беззастенчиво этим пользуется...Целует, лапает, окончательно раздевает....Стоп! Куда он полез!? Что он там делает!? Бля.....хорошо-то как....
Выгибаюсь. Блин, видел бы меня кто сейчас. Ну где ж это слыхано, что главред глянцевого журнала, строгий, требовательный баламут и немец до мозга костей, которого невесть каким ветром занесло в Москву, лежит на не слишком чистом полу в собственном дачном домике и стонет от каждого прикосновения своего подчиненного? Ну хрень же, что даже в колонку «Хохот» не поместишь! Но, бля....какая же приятная хрень....
Такое впечатление, что он знает каждую мою «ударную» точку. И движения выверенные, будто он проделывал это сотни раз...причём, не с кем-то, а именно со мной. Он слишком хорошо знает моё тело.
- Пре... прекрати.... - а в голосе отчетливо так «продолжай».
- Тебе не этого хочется... - соприкасаясь со мной всем своим немалым телом, он выдыхает мне эти слова на ушко. Бляяяяя....Он что, издевается!? - Твоё тело врать не умеет...
Запрокидываю голову, подставляя шею под поцелуи. Иван, наверное, и не догадывается, что для меня шея - самое чувствительное место. Я терпеть не могу, когда к ней кто-то прикасается, потому и ношу постоянно, даже летом, всякие клетчатые шарфики. А тут.... Сам позволяю провести по ней языком. Высшая мера доверия.
- Ты слишком пьян.... - раздаётся его голос, прежде чем его язык перемещается с шеи на ушную раковину. Я убью его за такую подозрительную осведомлённость. - Но тебе идёт такое опьянение...и я не об алкоголе, - а теперь, гад, ещё и кусает за мочку...не больно, но как током прошибает.
Закатываю глаза и тяжело дышу. Непривычно, еще как. Одно дело, когда у тебя в руках стонет девушка, другое - если стонешь ты сам.
- Я... не пьян, - вру безбожно.
- Ну да... - ещё и смеётся, чмо саркастичное! Ну я тебе покажу! Э!? Бля, я показываю точно не то что надо...Где мои штаны!? Куда они уже пропали!?
- Брагинский, я тебя сейчас сам поимею, - пытаюсь встать и опрокинуть его. Ага, хрен мне по всей морде. Не угадал...
- Ошибаешься... - шепчет на ухо. - Это я тебя поимею.
Экий наглец! Да я... да я...
Властный поцелуй, и остатки разума снова тонут в пьяной дымке. Да я сейчас и так финиширую....В голове безумный туман. И хочется...хочется эту сволочь с фиалковыми глазами, шнобелем между ними и всклоченными русыми волосами.
Я только одного не понимаю - как я проморгал в нём ТАКОЕ!? Хотя...о чём я думаю? Мне думать противопоказано. Надо согласиться - программа «Лежи и получай удовольствие» весьма кайфова...
В каждой бочке меда просто обязана быть ложка дегтя. Вот сейчас я и понял весь глубокий смысл этой пословицы. Все тело прошибло невероятной болью, я попытался не закричать, но в итоге всего лишь прокусил губу. Кровь потекла по подбородку.
- Тише...Я же даже ещё ничего не сделал... - раздаётся уже сбивчатый, с придыханием голос. - И ещё чуть-чуть.
И опять дикая боль. Я убью его...нет - покалечу. Что ж он делает, что такое впечатление, что...ЧТО!? Блять...склероз мой, враг мой...Это ещё не больно. Так, пора лахать.....Пока мозг прояснился...
Толчок. Больно. Толчок. Адски больно. Толчок. Бляаааааа.... Все, никуда никто не убегает.
Наверняка Иван зацепил какую-то чувствительную точку - к боли прибавилось странное, невиданное доселе удовольствие. Брагинский заметил перемену в моем лице и начал более уверенно двигаться под тем же углом.
- Что ж...ты...сволочь...делаешь...уй... - жмурюсь, шиплю, подвываю....и уже подмахиваю бёдрами. Позор на мою белобрысую голову.
Длинные пальцы до боли сжимают мои бедра, ритм ускоряется. Понимаю, что хочется большего. Блин, блин, блин. Гилберт, проснись, приди в себя, осознай все происходящее. Эй, Великий, тебя трахают! Вот только проблема - нравится.
И вот тут мои попытки сопротивления накрываются медным тазом, когда меня целует эта русая сволочь. Вот так меня никто не целовал, я могу это утверждать на все 100%. Обвиваю шею руками, притягиваю к себе ближе....и теперь ищем, где у него чувствительные точки. Я буду мстить! Мля...ну как же хорошо...
Одна за ухом - блаженно прикрываешь глаза. Вторая - во впадине меж ключиц - с губ срывается стон. Третья.... Третью я найти не успеваю.
Меня накрывает, похоже, одновременно с тобой. У меня не было такого даже тогда, когда я впервые затянул Хедервари в постель.
Даже в глазах темнеет. Хорошо....Господи, как же хорошо...И плевать, что внутри горячо и тесно, что на завтра всё будет неистерпимо болеть. Я хочу ещё! Понравилось, мать вашу!
- Прости... - раздался тихий голос. - Я забыл спросить - можно ли в тебя. Похоже, спрашивать уже поздно...
- Ты придурок, Брагинский, - пытаешься подняться, но я останавливаю. - Лежать!
Не хочется двигаться, не хочется даже менять позу. Вечность бы пролежал, обнимая теплое тело.
Стягиваешь с дивана старый плед, набрасываешь на меня.
- У тебя ревматизм завтра разыграется...и температура подскочит, если мы тут у тебя на полу поспим... - шепчет русская скотина с носом как у Буратино. Да, злорадствую и рифмоплётствую. Хреново, да ладно. - Ну, давай хоть на ковёр у камина? Я сейчас его разожгу...Тепло будет.
Мля...и лень...и надо...Великий в просаке, однако...Пруссак в просаке. Гы-гы...Что-то у меня сумбур начинается. Нельзя спать с Брагинским, хотя и хочется...хотя и нравится.
Таки вырываешься из моих цепких объятий и, натянув джинсы, идешь к камину. Лениво слежу за тобой из-под опущенных ресниц и не замечаю, как засыпаю.

День второй: Бля, пиздец!

День второй: "Бля, пиздец!"

День второй. И он проходит под девизом «Бля, пиздец!», ибо бля, пиздец как больно. А ещё я лежу брёвнышком, а меня кормят сухарями с малиновым вареньем. Охуетинительная романтика, но мне нравится. А ещё можно покапризничать – Брагинский жутко сговорчив.
Если меня не подводит память, то когда я вырубился, меня укутали в плед, усадили себе на колени возле камина и всю ночь перебирали пальцами белые волосы, о чем-то вещая. Только вот о чем – убейте, не помню. Пить надо меньше, мля, Великий.
- Вааааань, - тяну я, гордой бардово-бежевой, по цвету пледа, немецкой гусеницей-колбаской подползая к прикорнувшему на диване русичу. – Брагинский, чтоб тебя раком! Проснись!
Великому скучно…..а поговорить больше не с кем…Пусть просыпается.
- Брагинский! Премии лишу!
- Лишай, - недовольно.
- Что, совсем страх потерял?
Нечто утвердительное. Ууууу….. черт русский, козел журналистский.
- Мне скучно…., - тяну и уже через мгновение оказываюсь спеленат в плед и прижат к широкому боку Ивана.
- Гилберт, всё вполне закономерно – я лишил тебя…кхем…образно говоря девственности, а ты меня премии…Уравновешено! – усмехается, укладывая меня на диване удобней. – Лежи, горе прусское.
- Девственности меня, видите ли, лишили…. Придурок.
Злюсь. До чего же я зол! Вот взял бы и придушил голыми руками. А, млять, не могу.
- Лежи, спи и не булькай! Отоспись…а потом продолжим.
Стоп!!! Стоп!!! СТОП! Что значит «продолжим»!? Я не резиновый и не с охренительной регенерацией!
- Брагинский! Ке-се-се-се-се!
- Я кстати масло нашел в кладовой, - наклоняется так, что наши носы почти соприкасаются.
- Идиот! - пытаюсь вырваться, но безуспешно.
- Или тебе не понравилось? Хотя твои стоны говорили об обратном, - смотрит прямо в глаза.
Отворачиваюсь. Блин, знает же, что понравилось, еще как. Одна установка – не краснеть!
- Сволочь, мне же больно! – мне хочется дать себе в морду за то выражение, которое я нацепил. Детская обида. Ей Богу….
- Будет не больно. Обещаю.
- Какого ты меня вообще…. Трахнул?!
- Это была твоя инициатива. Не полезь ты меня лапать, я бы не набрался наглости наконец переспать с объектом своего обожания… - бурчит тихонько и улыбается, будто тупому школьнику таблицу умножения втолковывает.
- Чтоооооо?! – я прям охренел. – С этого места поподробней!
- А что подробней? – и хлопает ресницами…длиииинными….шо корова, ей Богу. – Тебе повторить по-немецки?
Не, я таки скоро двинусь.
- Какого… ты … вообще….. ты что… я….? – пытаюсь связать слова в предложение, получается хреново.
- Ну, вот тебе и главный редактор – двух слов не склеит! – издевается.
- Брагинский! Я даже подумать не мог, что ты…. Педик!
- Не обзывайся! – хмурится. – У нас с Францом просто чем-то схожая идеология о том, что красота не зависит от пола.
- Еще один. Как ты вообще мог?! Ты меня споил! Это было… подло!
- Я тебя не спаивал. Ты сам предложил выпить и сам наклюкался.
- Ты должен был проявить сострадание и уложить меня спать, а не…. Насиловать.
- Насиловать!? Да ты сам полез меня лапать! Сам целоваться полез! И это я ещё насильник! Если б я тебя насиловал, то ты бы так не стонал…поверь мне на слово, - щурится русский…да так, что у меня мурашки по коже.
- Ненавижу тебя! Ненавижу!
Обидно. До слез. Не пойму почему, но хочется зарыдать. Слезы застилают глаза.
- Ненавижу!
- А я тебя люблю…И что меняется от этого в нынешнем положении вещей? – гррр! Вот съездить бы по наглой морде!
- Вообще, откуда ты взялся на мою голову?! – кричу, а сам уже почти реву.
- Взялся…откуда-то да и взялся. Эй..не реви…Или от того, что один раз девушкой побыл, так бабские гормоны проснулись!? Не глупи… - не, гад, издевается!
- Что я теперь Лизе скажу? – закрываю лицо руками и раскачиваюсь взад-вперед.
- С лестницы упал! Да хоть ничего не говори! – и только сейчас у меня проскакивает мысль, как мне еще не набили морду.
- Да что ты понимаешь?!
- Гораздо больше чем ты, господин главный редактор!
Ну что этому идиоту еще сказать, если он не слышит. Если не понимает, как это больно, когда в хмелю ломаются все устоявшиеся принципы и правила. Молча утыкаюсь лицом в колени, захлебываюсь слезами. Да, стыдно. Но ничего не могу с собой поделать.
- Эй…. – ну вот, меня ерошат по волосам и чуть приобнимают. Подонок…. – Не плачь, дурак…Если для тебя это ничего не значит и ты не побежишь бросать свою Лизхен, то всё нормально. Бей меня, колоти…Да хоть сам поимей, в конце-то концов. После того, как нас вытащат отсюда, я советую тебе просто забыть всё.
Всхлипываю. Нет, блин, только я могу так влипнуть. Людвиг, мой младший брат, а заодно и представитель журнала в Берлине, никогда бы не попался в подобную ситуацию. Но почему я не могу быть таким же, как он? Почему я постоянно ищу приключения на свою пятую точку? На сей раз в прямом смысле.
И не понятно, чего я хочу больше, на что моё тело даёт такую истерически бурную команду…Мне хочется отлупить его…или просто – его? Реву из-за того, что стыдно перед Лиззи, или из-за того, что он вот так предлагает всё забыть? Бляяяя! Я ничего уже не понимаю….
- Ну, Гилберт…. – Иван прижимает меня к себе, а я утыкаюсь ему в грудь и продолжаю истерить. Блин, в жизни никогда не плакал, а тут…. Как девчонка, честное слово.
- Ну, Гилберт! Дай я тебя поцелую…и всё пройдёт! – пальцами поднимает моё лицо вверх. Улыбается очень тепло и мягко. Бля…а у меня, наверное, видок ещё тот…
- И-ди-от, - выдавливаю из себя. – Самый настоящий….
Закончить мне не дают.
Фак, ну как можно целовать так, что у меня крышу сносит, а? Чую, что сейчас меня опять поимеют, хотя наличие масла как-то успокаивает, непонятным образом. Но….но мне уже хочется, а это настораживает. Проклятый русский!
Ну, вот зачем так надо мной издеваться, а? Ну вот за какие грехи? Бляаааа…..
Легко прикусывает губу. Вроде ничего такого, а меня уже несет. Почему так? Потому что это ты?
Дальше круче – опять по точкам. Свооолочь! Теперь он наверняка знает даже самые убийственно «болевые». Так, надо брать себя в руки и так же проходится по его точкам.
Вывернуться, опрокинуть на спинку дивана и плотоядно облизнуться, для полноты картины.
- Я буду мстить, Брагинский!
- И что ты сделаешь, - ни капли страха в глаза. Смотришь, вроде так и надо.
- Я что-нибудь придумаю.
Провожу рукой по груди, мимоходом расстегивая рубашку. Брагинский, у тебя шикарный торс, вчера я этого не заметил. Да и некогда было замечать.
- Чуть больше наглости, мститель… - усмехается и сам скидывает рубаху.
Не, ему, конечно, хорошо – оделся, а я тут лежу в неглиже и пледике…точнее сижу, да ещё и у него на бедрах. И плед сполз до талии. Хе-хе-хе, был бы я девушкой и, в то же время, был на его месте, я бы мог сказать, что выгляжу соблазнительно. Но это какой-то пьяный…или опохмельный сарказм. Так…надо справиться с мудрёной застёжкой джинс. Смотрит с издевкой, падла, как я тут мучаюсь. Аррр…
- Нет, Гилберт, актив из тебя ну никакой.
И вот я снова придавлен к дивану. Обидно, мля.
- Но знал бы ты, как ты прекрасен, когда забываешь, что ты главред, когда беспомощен.
- Ке-се-се-се-се! - и губу вперёд нижнюю выкатить. Построим немного из себя оскорбленную невинность. – Не пори чушь!
- А стонешь ты как…. Заслушаешься. Ты не понимаешь своей красоты, Гилберт. А на тебя, кстати, половина коллектива облизывается.
- Так у нас же почти мужской коллектив, придурок! У нас же из женщин только Лиззи да твои сёстры! – а что я? Я в ахуе и тотально возмущён. Набрал себе папаша пидарастию в филиал и меня засунул!
- Ну…. Ты у нас слишком лакомый кусочек, чтобы тебя упустить из виду. Суровый. Неприступный. И гетеросексуальный до мозга костей, как и твой брат.
- Брата не трожь! – руки от Людвига подальше – за мелкого будет перегрызена любому. – Ты ещё поезжай брата моего соблазнять, блять! У него тоже свадьба, только через месяц, с его итальянкой! – ща весь интим накроется…
- Не нужен мне твой брат, у меня ты есть. А больше мне никого не нужно.
Хитрый, падла. Чтоб я не слишком возмущался, окончательно убираешь с меня плед и осыпаешь грудь легкими, невесомыми поцелуями.
- Сволочь… - а голос уже срывается. Бля, завожусь с пол оборота. Крышу сносит круче, чем вчера, но… я же сегодня не пьян!? Я же могу отвечать за свои действия! Но тогда почему мне хочется врезать себе по морде или биться головой об ведро, как зам. брата – Цвиллинги, когда я САМ его целую, причем с пристрастием аля «по-блядски»!?
Перехватывает инициативу, а в глазах пляшут черти. Доволен, как же. Начальника трахнул. Да и начальник хорош, особенно сейчас.
Закрываю глаза, чтобы не видеть своего позора. Зря, ой зря, чувства только обострились, а язык Ивана вырисовывает узоры по всему телу. Причем, именно там, где тело само того нагло требует…стоп, куда это вниз пополз!? Чего!?
- Брагинский, блять, ты что творишь!? – взвизгнул, как перепуганная малолетка, ей Богу.
Ответить ты не можешь – рот занят. Фак, фак, фак…. Запускаю пальцы в русую шевелюру, умоляя не прекращать. В жизни не думал, что со мной будет что-то подобное
Нет, он однозначно куда более умелый, чем все женщины, с которыми я спал раньше. Про Лиз я тактично молчу. Ну это вообще уметь надо так виртузно надо мной издеваться...А я мазохист, наверное, потому что честно тащусь от этих издевательств.
Сколько у тебя было народу до меня? Наверное, не один, и не два, раз ты так искусно владеешь языком, доводя меня до грани. И мне, почему-то, хочется сейчас убить каждого, кто решался посягнуть на это тело. С какого-то хрена у меня просыпается чувство собственника. Хех, почему же с какого-то? С моего…. Ибо все мысли и остатки сознания сейчас собрались там.
Я уже не могу стонать. Хочется кричать, банально кричать от удовольствия, но….. Хотя, что мне уже терять? Все равно никого вокруг.
Разрядка. Не могу даже нормально двигаться. Волны по телу… одна, вторая… Где-то на периферии сознания мимолетом отмечаю, что Иван закашлялся. Похоже, я слишком сильно вцепился в его волосы и не дал в нужный момент отстраниться. Ничего, потерпит – будем считать, что я его пометил.
- Что-то я сомневаюсь в твоей гетеросексуальности… - раздаётся тихий смешок.
- Я сам….в ней… не слишком…. Уверен… - выдыхаю.
- Уже интересно…
Я приоткрываю глаза и щурюсь от яркого света так и не выключенной лампочки, которая висит прямо по диагонали. Русская сволочь вытирает губы и пристально на меня смотрит. Ну да, мне одного раза как-то мало, сам в афиге.
- Ты мне напоминаешь дорогое восточное лакомство… - тянет, улыбаясь, как Чеширский Кот.
- Это каким боком? – тяжело дышу.
- А тебе скажи… - смеётся, вытирает лицо и целует меня в уголок губ.
- Скажи…. – долбанная лампочка, приходится жмуриться.
- Ну а какие у тебя ассоциации с восточными сладостями, ммм? - теперь поцелуй во второй уголок и в губы, но практически невесомый.
- Мед, пахлава, турки, отравление…. – ответил я честно.
- Я и забыл, как мы с тобой в Турцию летали делать репортаж… - смеётся, падла, до слёз, но хоть лампочку закрывает, уткнувшись лбом в моё плечо. – Ты такой же необычный, своеобразный….и, как по мне, безумно сладкий!
- Сахарный, - бурчу. – Растаю скоро.
- Не растаешь… Я просто не дам тебе исчезнуть, - поднимается и смотрит очень пристально в глаза, и я не могу понять, что в его взгляде заставляет у меня в груди что-то больно сжаться, как при виде брошенного на улице маленького ребёнка, который свой обед делит с собаками. Чёртова журналистская фантазия…опять картины, бля. – Дай мне, пожалуйста, пару дней мечты….умоляю. Потом – забудь, будто ничего и не было. Я и вида не подам…Хочешь – вообще уеду в другую страну, но только дай мне насладиться близостью с тобой в полной мере…Я же тебя люблю…
- Ты странный, - закусываю губу, сдерживая стон. Естественно, он не забывает на протяжении всего разговора проходиться по точкам на теле. Даже про самую мозгоуносящую на внутренней стороне бедра не забыл.
- Я не странный. Я просто очень тебя люблю. Знаю, тебя до меня нет никакого дела – у тебя свадьба через шесть дней…Я просто хочу действительно узнать, что такое счастье…. – наклоняется к моему лицу и целует скулы, щёки, губы, едва касаясь и безумно нежно. – Люблю же…люблю…
Блин. Почему я чувствую себя последней сволочью? Как дама, которая отвергает рыцаря, который, рискуя своей жизнью, сразил для нее дракона? Но, чёрт его дери, он же мужик…он существо одного со мной пола. Тем не менее… со мной никогда никто так не был ласков, нежен….и он принимает меня со всеми моими закидонами, хотя даже Лиззи меня постоянно критикует…хоть даже за то, что мне иногда хочется в постели немного нежности и растягивания процесса, в то время как она…ладно, не важно.
Хотя… может именно потому он меня настолько понимает? Именно потому, что у нас с ним одна кожа. Ах… Нет, ну не дадут порассуждать! Интересно, как я умудрился не заметить масло на блюдце на тумбочке рядом с диваном, а?
С маслом действительно не так больно, или это я такой мазохист. Ноги мои оказываются у него на плечах, пальцами я вцепляюсь в обивку старенького уже дивана. Он начинает плааавно двигаться примерно под тем углом, что был вчера.
- Ты так и не сказал мне ничего… Не ответил… - прижимается ко мне всем телом и шепчет, чуть соприкасаясь со мной щеками.
А что я могу ответить? Что за последние два дня моя психика исполняет такие кульбиты, что даже странно, почему её до сих пор не стошнило? Или то, что мне с ним сейчас лучше, чем когда-либо в жизни?
- Говори… - резкий, болезненный толчок. Гад русский…. – Говори же…не молчи….
- Больно…. – единственное, что я могу из себя выдавить. На что-то большее не хватает ни сил, ни мозгов в данный момент.
- Прости… - замедляется и…и начинает «глупые нежности», как говорит Лиз – целует, гладит по голове, проводит руками по телу и двигается ооочень медленно. В принципе, теперь я понимаю, почему венгерка так на меня шипит, едва я начинаю такой процесс. Это доводит до исступления…но никак не до разрядки.
Но мне нравится такая пытка… Я таки мазохист. Обхватываю его ногами и начинаю движение в унисон, подстраиваюсь под неспешный ритм. Кто бы мог подумать, что такое случится именно со мной. В голове не укладывается.
Сам же этот гад русский состроил такую блаженную мину, что я просто удивляюсь, как может быть так хорошо. Кажется, он сдерживает себя, судя по тому, НАСКОЛЬКО напряжён. Ха! Хоть не один я мозгом…трогаюсь…Бля!
- Брагинский! Руки оттуда! – возмущённо выдыхаю, когда для полного моего сдвига по фазе ещё и сжимают мой «повод для гордости», как говорит Лиз, лишая любой возможности достичь разрядки до того, как надо мной прекратят издеваться.
Ноль реакции, только хитрая улыбка. Он всегда улыбается, как бы для себя. Но этот его оскал выводит меня из себя. Сволочь. И какая же, бля, умелая сволочь! Я умом тронусь от его поцелуев…
- Иван…. – стон. – Пожалуйста….
- Нет… - кусает за мочку. Ух….опять «попал». – Ты мне не ответил, ничего…А это молчание даёт повод для размышлений в мою пользу, хотя это глупости, как мне кажется. Так что?
- Что…. Ты хочешь…. Услышать?
- Соизволит ли моё белобрысое счастье быть моим до тех пор, пока нас не найдут… а потом забыть обо всём? Даст ли мне иллюзию того, что любит меня в ответ? – и отчего мне слышится непонятная горечь и сожаление в его словах?
- Согласен…. – согласен со всем. Что угодно, лишь бы прекратилась эта пытка.
- Я же вижу, что это далеко от искренности… - прикрывает глаза, утыкается лицом мне в плечо, убирает руку и начинает двигаться резко и грубо. Не сдерживается…
Обнимаю его за шею. Да, неискренне, но что я могу сделать? Я не могу просто вот так перекроить себя, свои мысли и свои принципы. Прости, Иван. Но, как бы там не было, я чувствую, как что-то во мне ломается, перестраивается…и это не физические перемены. Я никак не могу понять, что же в нем такого особенного, что я даже не представляю перед собой Лизхен, как было с практически всеми моими женщинами, а получаю безумное удовольствие даже от того, что это он? Едва я представляю себе свою невесту, возбуждение сходит на «нет»…Я в шоке…а ещё в полной нирване…
Сил нет. Меня выпили. Нет, меня опустошили и наполнили чем-то новым. Странное ощущение. С глухим стоном Иван валится на меня, придавливая к дивану. Он большой и теплый. Прижимаю его к себе как можно крепче и чуть прикусываю кожу на шее, блаженно прикрыв глаза.
- Моё… - какого-то хера брякнул, какого – не понял. Всё равно…
- Твоё…. – похоже, что соображает он не лучше меня.
- И шиш я тебя отпущу… - как только пытается от меня свалить, бурчу.
Смирился. Горячо дышит мне в ухо, и я не замечаю, как проваливаюсь в омут сна. Приятный, теплый омут.

Непредвиденные обстоятельства.

К вечеру этого дня нас вытащили из этой дыры. Приехали Лизхен и Родерих. Иван, смеясь, рассказывал, каким кубарем я летел по лестнице и вписался самой пятой точкой на ножку опрокинутого стула, как у меня пошла аллергия на мазь, которую мы нашли в кладовке, как меня била температура и я искусал себе все губы в кровь. Естественно, это всё были сказки, а я охотно кивал. На Лизу было смотреть просто никак… Нет, не стыдно. Просто не было никаких эмоций, что были прежде.
На следующий день меня вызвали в берлинский филиал – Фелиция, невеста Людвига, серьёзно заболела, и брат должен был сидеть с ней. Меня попросили временно заместить его. Свадьбу отложили. Месяц я провёл в Берлине.
Возвращаться было страшно и одновременно так ожидаемо. Вновь увидеть уже ставших родными сотрудников, увидеть Лизхен, увидеть Ивана…. Он просил меня обо всем забыть, но я так и не смог этого сделать. Воспоминания накрывали меня, когда я уже полностью вымотанный приезжал домой и валился спать. И я не мог от них спастись, они душили, давили меня. А мне оставалось только кусать подушку.
И с каждым разговором с Лиз мне становилось всё более ясно, что от прежней любви осталось одно воспоминание, что она оказалась такой же пустышкой, как и все, что она просто капризная избалованная дура, которая только и знает хвастаться, какого кавалера отхватила, что даже статью не может толком написать! А Иван….он куда ближе, чем Хидевари, и я вижу, что он действительно любит меня, а не мой пост, мои деньги и трах со мной непосредственно, что он равный мне талантом, которого я, наконец, нашёл. Ведь отец, царство ему небесное, говорил мне искать именно такого человека. Что ж, похоже, пора ставить крест на моей гетеросексуальности….

Воспоминания: Редакция; Корпоратив

— Ну, что ж. Теперь пост главного редактора займет мой сын, Гилберт Бальдшмидт, — немец улыбается. – Не обижайте, его хорошо?
Иван вспоминает, что уже видел этого парня лет пять назад. Тогда ему самому был всего двадцать один год, он только начал работать в «Хетали», но всклокоченный шестнадцатилетний мальчишка-альбинос имел слишком запоминающуюся внешность, чтобы забыться за день. И вот теперь он стоит перед ними – статный молодой человек с белыми, как снег, волосами и глазами цвета маков.
— Да вы что! Конечно же, не будем! – смеется Ольга, старшая сестра Ивана.
Бальдшмидт говорит что-то еще, тепло со всеми прощается – через час у него самолет на Родину – и уходит, уже навсегда.
— Ну, здравствуйте, — новый главред улыбается, немного зверино, но, все же, радостно и как-то тепло. – Меня Гилбертом зовут, буду рад, если вы ко мне на «ты» будете обращаться.
У Бальдшмидта-младшего весьма ощутимый немецкий акцент, но говорит он четко и понятно. И голос, хоть и довольно резкий, не раздражает уши. Да и вообще парень к себе располагает — весёлый, компанейский, с хорошим характером и безумно откровенными глазами. Мимика вообще заслуживала отдельного разговора….даже, как иногда говорил себе Брагинский: «…целой поэмы про улыбку».
Жаль, что после того, как старый Зигфрид погиб в авиакатастрофе, парень очень сильно изменился и сильно зациклился на брате, стараясь уберечь его по максимуму. Улыбка стала вымученной, немного жестокой. Не изменились только глаза – по ним можно было по-прежнему прочитать его всего…а ещё в них можно было окончательно и бесповоротно утонуть, что и случилось с Иваном.
*****
Не далее, чем через месяц, во время празднования корпоратива в честь нового года, практически не пьющий главред, наклюкался до состояния отключки. Брагинский с Бонфуа оттащили непутевого выпивоху в его кабинет и пристроили на небольшом диванчике, предназначенном для посетителей.
— Такой милый…. – протянул Франциск, сверкнув глазами.
— В лоб получишь…— фыркнул Иван, укладывая под голову немцу свой же сложенный валиком пиджак. – Так…где тут плед какой!?
— Да ладно, шерри… грех не воспользоваться таким случаем.
— Поколочу, Франц…нечем будет свою порнографию в фотошопе обрабатывать…. – роясь по шкафам кабинета в стиле «модерн», прорычал русский.
— Ну…. Ты же и сам не прочь…. Не так ли?
— Бонфуа, я сейчас растормошу историческую память своего народа и от всей широкой русской души припомню твоему народу в исключительно твоём лице 1812 год….
— Иван, успокойся. Признайся, ты же его хочешь. Поверь, я такое вижу за милю.
— Согласен, хочу…но не так. Знаешь ты мою дурацкую натуру. Да и против я таких методов овладения сам знаешь почему!
— Да, ты неисправимый гуманист и романтик. Так и помрешь, зная, что не переспал с тем, кто всю свою жизнь таскается за Лизхен, которая воюет на два фронта – и с этим мутит, и Родериху дает.
— Стоп….вот про Родериха я был никак не в курсе! – распахнув широко глаза, Брагинский удивлённо уставился на начальника отдела моды. – Вот курва!
— Они уже перепихнуться в подсобке успели, пока этот напивался.
— Вот объясни мне – какого черта!? – русского начал одолевать праведный гнев. – Был бы я бабой и за мной такой кадр ухлёстывал, я бы забил на этого не перспективного очкарика и уцепился Байльдшмидта. Родя тоже хорош. Брат, называется, двоюродный…
— Он Байльдшмидта ненавидит, как я Джонса.
— Слушай, Франц…А давай-ка я его подпою сильнее, а ты его как-то максимально привселюдно поимеешь?
— Эдельштейна то? – француз задумался. – Иван, ты хитер, как сто чертей.
— Я на него зол, а это хуже, чем что-либо…и на него, и на его Лизхен. Так что вот… — фиалковоглазый достал из кармана две таблетки. – Держал ради шутки над Торисом, но поиздеваюсь над Родиком. Будет весело. Забирай.
— Где-то я подобные уже видел… — в глазах Бонфуа заплясали черти. – Ну, я пошел…
— На то, чтобы сработали, надо ровно 10 минут… Вперёд!
За хихикающим блондином закрылась дверь, Иван и мирно посапывающий Гилберт остались в кабинете одни. Не выдержав безумного соблазна, русский, всё таки, наклонился к многообожаемому главреду и соприкоснулся с ним губами, чуть надавив пальцами на щёки, чтобы тот приоткрыл рот.
Немец вздохнул во сне, впуская язык Ивана в свой рот. Да пить он явно не умел, да и бутылка крепкого виски свалила бы с ног любого. Тем не менее, на поцелуй парнишка ответил. На автомате притягивая к себе русича, он немного выгнулся вперёд, соприкасаясь с ним всем телом.
— Лизхен…
— Шлюха твоя Лизхен… — отстранившись, пробормотал Иван. В голове проскользнула шальная мысль налить пруссу ещё и прикинуться той самой Лиз, пока Франциск мирно имеет при всех её многообожаемого Родериха, а её выносят в обмороке.
Словно в подтверждение из холла послышался возмущенный вопль вышеуказанной венгерки.
— Лизхен… ну выйди за меня….
— Да начерта ты мне сдался… — перекривлял голос подчинённой Франца Иван.
— Ну вот так всегда… — обреченно.
— С Родиком спать куда интереснее… — безумно злясь на коллегу, прошипел русич. – Гилберт, да забудь ты о ней…она тебя не любит.
— Зато я её люблю….
— Она тебя использует, дурак….
— Неправда… — даже сквозь сон голос был обиженным.
— Тогда почему с тобой сижу я, а она сейчас успокаивает Родика, которого поимел Франц? Ммм?
Гилберт не ответил, снова вырубившись. Хорошо, что завтра он ничего не вспомнит. В конце концов, это даёт Ивану право на ещё один поцелуй…

Воспоминания: Турция

Половина второго ночи, но в аэропорту людно. Еще бы, авиарейсы в Турцию весьма популярны летом. Вот и сейчас Иван проверяет в кармане билет – ему поручили поехать в Турцию, забрать материалы у Садыка и написать статью об русских туристах в этой стране.
Наталья говорила, что едет еще кто-то, но подробностей не сообщила.
— Какие люди! – раздаётся скрипучий голос за спиной Брагинского.
Где-то метрах в трех от него стоял главред Бальдшмидт собственной персоной.
— Гилберт? – Брагинский попытался унять сердце, рискующее пробить дыру в груди.
— Да…я… — хмыкнул тот, перекинув куртку через плечо и поднимая с пола сумку. – Мне захотелось турецких сладостей
— Пахлавы?
— Это я и в Москве купить могу. Рахат лукума мне хочется...и именно того, который делает мать Садыка.
— Ясно. Так что, пошли на посадку или опоздаем?
— Пошли.... — улыбнулся альбинос.
Брагинский идет за ним, а в ушах шумит кровь. Как? Как так могло произойти, что они… он и человек, которого Брагинский любит больше жизни…. едут в Турцию. Вдвоем. Не иначе как Райвис что-то намудрил в бухгалтерии вместе с Тино из отдела кадров. Как бы то ни было, они летели вместе, а для русского это было лучшим подарком судьбы. По сей день он не оставлял надежды, что пруссак поймёт отношение Лиз и будет с ним. Но это только мечты, которые навряд ли сбудутся. Похоже, довольствоваться придётся теми двумя поцелуями, что были на том корпоративе.
А летят они бизнес классом. Два кресла, огражденные от всех остальных так, что кажется, что вокруг нет никого, и на борту самолета только они вдвоем, да еще пилот и стюардесса, пожелавшая им спокойно ночи и потушившая свет.
Тем более, сегодня был день рождения бедного влюблённого русского, ему исполнялось 26, и безумно хотелось чудес. Хоть просто спящего Гилберта, которого можно незаметно разглядывать и, если очень повезёт, поцеловать. Хотя отчаянно хотелось родиться эти же 26 лет назад девушкой, чтобы иметь хоть какой-то шанс по отношению к гордому и гетеросексуальному объекту обожания.
И судьба, столько лет пинавшая его, в этот день, вернее, ночь, снизошла к Брагинскому в виде Гилберта, уснувшего через пятнадцать минут после того, как самолет оказался в небе, и сползшего головой сначала ему на плечо, а затем и (не без помощи Ивана) на колени.
Чувствуя, что он почти полностью счастлив, русый, точнее – почти седой, юноша начинать перебирать белые пряди, два ощутимо очерчивая пальцами контур бледного лица. Последнее, что надо ему в этой жизни, как он думает, так это третий поцелуй от этого наивного и доверчивого ребёнка, который наклюкался перед вылетом в баре, чтобы заглушить страх перед полётом, который пришёл после смерти его отца. Но не сейчас, чуть позже. Когда Гилберт уснет столь же крепко, как тогда. Тогда можно будет позволить себе эту небольшую слабость.
***
В день прилёта Гил устремился сразу же в первую попавшуюся забегаловку со сладостями. Естественно, в тот же вечер его скрутило
— Мне плохо….. – главред мог поспорить по бледности с любым мертвецом.
— А я предупреждал… — наблтывая благоразумно прихваченные с собой лекарства, бурчал русский. – Здоровый мужик, а на сладкое летишь как мухи на говно…ой, как ребёнок.
— Утешил… — Бальдшмидт сменил цвет на синий. – Я ребенком вообще сладостей не видел.
— Эм…я не думал, что Герр Зигфрид был такой зверюга… — удивлённо расширил глаза Иван. – На, пей…хамелеон, блин.
— Это не отец. Это мачеха, — парень, скривившись, проглотил лечебную гадость.
— Колколкол... — завёл привычную шарманку Брагинский.
— Ты чего?
— Она мне мою мачеху напомнила.
— А твоя чего творила?
— А наша была монголкой с подозрительно славянским именем Злата. Меня избивала и держала на голодном пайке, когда отец умер, а над сестрами измывалась за их красоту. Чего, думаешь, Ольга всё время прощения просит и глаза на мокром месте?
— Зверюга….. Красота же не порок.
— …а уроду завидно…
— Тогда понятно. Моя была просто до кончиков волос правильная немка. Туда не ходи, того не делай. За брата не заступайся. Двойка? Коленями на гречку. Шаг в сторону – попытка к бегству.
— Падла она у тебя была..ага…Ты уж прости. И чего это за брата не заступаться? У вас сколько разницы? Я уже не помню...
— Три года. Мама умерла, когда ему года не было. Мне четыре было, а я всюду за ним, как нянька, потому что отец постоянно занят. Он у меня на глазах рос, с моей помощью первый шаг сделал. У него даже первое слово не «мама», а «Гил» было. А потом отец женился во второй раз.
— И пришёл пиздец…Ясно… — русский покачал головой. – У нас такой нянькой Оленька была до десяти лет. За мной, дурнеем семилетним, и Наткой пятилетней присматривала.
— Ну, хоть ты меня понимаешь…. – Бальдшмидт улыбается неожиданно тепло.
— Не совсем и понимаю. Я то детдомовец, в общем итоге…. – вздыхает Брагинский. – Не обращал внимания, что у нас всех троих фамилии разные..?
— Замечал. Но все не рисковал спросить.
— Ну так Ольга фамилию по мужу получила, а так тоже Брагинской была, поскольку на момент усыновления ей было уже 17. Я потом взял свою, как дань памяти родителям. Ну а Наташа попала в семью к белорусам, которые не дают разрешения на смену фамилии.
— То-то у вас всех национальности разные, — немец опустился на диван. К нему постепенно возвращался здоровый цвет лица. – Я вообще заметил, что у нас самый многонациональный журнал.
— Зато интересней....
— Согласен. Нет, все. Я эту пахлаву больше не ем.
— И к Садыку ни ногой…..Это было кафе брата его невесты.
— То-то он так хихикал. Все, я на него обиделся, — Гилберт улегся на диван, положив голову на руки.
— Дитя... — улыбнулся Иван.
— Сам такой, — буркнул немец, прикрывая глаза.
— Я тебя на 5 лет старше и не жрал ту дрянь, как оглашелый.
— Ну могу я себя хоть раз в жизни себя побаловать? Не только ж Хедевари мне кормить пироженками за 200 рублей штука.
— Послать бы тебе твою Лизхен к черту на рога.... — русский снова начал злиться.
— Она хорошая. Просто немного балованная. Аристократка.
— Уггу….избалованная до такой степени, что по три романа крутить может! Отдыхает сейчас в Анкаре далеко не на свои или твои деньги...
— Ты врешь!
— Не имею такой дурной привычки. Хочешь – тебе полегчает – съездим до её курорта…
— Ты врешь! Все врешь! – Гилберт кинулся на Ивана с кулаками. – Она не может!
— Райвис при мне переводил деньги с карточки Эдельштайна на счёт того отеля. А у него отпуск, так на минуточку, только в январе, — даже не двигаясь с места и стойко выдерживая все удары, буркнул журналист. – Разуй глаза из валенок….
— Ты врешь! Ты все это придумал! Ненавижу, когда мне лгут таким наглым образом! – Гилберт выбежал прочь из номера.
Иван только вздохнул как-то обречённо и набрал номер главбуха Галанте.
— Райвис, ты? Это Иван…можешь скинуть на электронку Гилберту финансовые операции с карточкой Эдельштайна? Да..этого грёбанного худреда. Да, касательно отдыха и проплаты отеля Елизаветы Хидевари. Стоп…что значит у тебя сдох компьютер и полетела документация!? Блять!
Иван кинул трубку и выматерился. Если Гилберту нравиться жить в его мечтах – пусть живет. На здоровье.

Финал: Дураки слепы до последнего

Первое, что бросается в глаза по возвращении в квартиру, пара незнакомых мужских туфель в обувном шкафу. Далее – весьма мелодичные стоны Лизы из спальни.
Даже не разуваясь, прохожу к двери в нашу с ней комнату, через щёлочку приоткрытых створок седзи (она захотела всё оформить в японском стиле) вижу, как эта курва на нашей же с ней постели трахается с этим проклятым уродом….Эдельштайном.
Ладно, сейчас как-то и не обидно почти. Простыни только жалко.
— Нахер отсюда выметайтесь… — с абсолютно каменным лицом открываю это подобие дверей и прохожу внутрь.
— О, Гилберт. Ты не вовремя, — тянет венгерка.
— Не, может и вовремя. В крайнем случае – буду третьим. Но у меня желания пачкаться об тебя нет никакого, — скептически фыркаю. – Исчезните с глаз моих. С этого момента оба уволены. В офис за распиской к Галанте и за вещами. И чтобы через минуту вас тут не было. Лиз, вещи вышлю с курьером.
Венгерка, гордо фыркнув, сгребла вещи и через несколько минут была такова, утащив за собой австрийца.
— Придурок, — я схватился за голову и завыл дурным голосом, как только захлопнулась дверь. – Придурок! Он был прав…. Он всегда был прав…
Отличный повод нажраться…и отличный повод с ним поговорить. Судорожно ищу телефон, набираю его номер.
— Да? – слышится сонный голос после пары гудков. – Торис, падла, если ты решил мне поморочить мозг своим никак не склеющимся опусом, то прошу тебя – изыйди, а то выйду с отгула и приколочу. Дай отоспаться, ирод…
— Это я…. – произношу еле слышно. Мой голос сложно не узнать.
— Господин главный редактор, Вам что-то нужно? – тон сразу меняется. От этого становится приятно. Слышу же – волнуется.
— Прости меня… — еще тише.
— За что?
— Ты был прав…. Ты все это время был прав…. – оседаю на пол.
— Гилберт, я тебя почти не слышу, — ха…у него в голосе ещё больше волнения. Приятно…и горько как-то. – Где ты? Я сейчас приеду!
— Дома…. – выдавливаю.
— Я через десять минут буду! – отключился.
Утыкаюсь лбом в пол. Блин, почему я был так слеп? Почему не видел, как она все это время играла на два фронта? Неужели меня так ослепила её красота? Мы ведь знакомы еще десятилетнего возраста… Правда, может это последствия того, что она часто меня била, когда мы играли во дворе? Чёрт её дери, проститутку несчастную…..Сам хорош, кретин тупой…
Но почему? Почему мир так жесток, почему он ломается у меня перед глазами? И пути назад уже нет – дорога проваливается, как только я делаю следующий шаг. Хех, может мне лучше было бы сдохнуть? Не родиться вообще? Тогда все было бы легче, я уверен….
Слышен скрип двери – открыто же – и шаги по коридору.
— Гилберт, где ты!? – очень взволнованный оклик.
— Я здесь, — глухо.
Прежде, чем я могу сориентироваться, чувствую, что меня сгребают в охапку, прижимают к груди и начинают гладить по волосам.
— Что случилось, Гил?
— Ты был прав, прав….она….она… — давлюсь словами.
— Сука она.... — прижимает меня крепче. Ещё чуть-чуть — придушит к ебеням, или как там русские говорят?
— Прости… что я тебе не верил…
— Тебе незачем извиняться. Только не реви, чучело белобрысое… — он издевается, да?
Смотрю на него глазами обиженного щенка. Очень обиженного жизнью и людьми щенка. Этот русский гад не находит ничего умнее, нежели меня поцеловать. Каюсь, я ждал этого. Я хотел этого. Обвиваю его за шею руками, прижимаюсь всем телом и целую в ответ – так, как не целовал никого: искренне, от всей души. Глупый, у него сердце забивается….да и у меня тоже. Я просто схожу с ума от этого.
— Не надо….пожалуйста…не отвечай… — стоп, я не понял!? Отстранил меня, уткнулся лбом в плечо. Мне кажется, или он сам сейчас разревётся!?
— Почему? – спрашиваю удивленно.
— Я обещал не прикасаться к тебе после того случая месяц назад… Я не смогу сдержать обещание…просто не смогу… — вот скажите мне люди добрые, которых тут нет, не было и не должно быть в принципе, почему мне так хочется сейчас съездить ему кулаком по морде!?
— А кто тебе сказал, что его надо сдержать? – спрашиваю хитро.
— Ты. Сам сказал, что если я снова распущу руки – уволишь к чертям собачим….
— И ты меня слушаешь? – возмущен. Прям, пылаю праведным гневом.
— Твоё слово для меня закон…. – и смотрит в пол. Бля, меня убивают эти русские!
— Ну и дурак!
— Влюблённый дурак!
— Ну и дурак! Так, Брагинский, если ты продолжись строить святую невинность, то я больше никогда, ты слышишь, НИКОГДА не позволю тебе ко мне прикоснуться. Понял?
— А? – кажется, я понял афоризм про «глаза по 5 рублей».
— Ты все прекрасно услышал. Могу повторить на немецком.
— Но я не понял…и не знаю, верить ли моим ушам…. – тянет как-то пришибленно, как пустым мешком из-за угла.
— Считаю до пяти…..Раз….
— А другого раза у меня не будет…. – дошло! Развернулся и повалил меня на простыни. Блин, ну где он так целоваться научился!? Так….Ну мне явно не хочется ничего делать на б/у простынях….тем более – б/у от ебанутого братца.
— Убери…. Их…. Прошу… — сквозь поцелуй.
Отстранился и смотрит в полном ахуе. Ну я же по-русски говорил….или по-немецки? Да не, кажется всё доступно.
— Ты о чём? – нет, абонент был в нирване, что вне зоны доступа.
— Простыни… я не хочу… на них… они… — тяжело дышу.
— К чёрту простыни…пойдём проверенным путём…. – прощай, кровать — привет, радикулит! Он утащил меня банально на пол. Ну да, так быстрее, нежели снимать шелковый комплект с трёхспальной кровати. Ну, люблю я всё большое…что тут такого?
Моя рубашка отброшена в сторону, за ней летят джинсы с бельем. Мне жарко, так словно вокруг развели костер. Иван жадно зацеловывает все тело, как в последний раз. А я цепляюсь за него, прижимаюсь к нему и стараюсь заглянуть в глаза. Надеюсь, он умеет читать по глазам.
Эх, знала бы Лизонька, чем сейчас занимается её бывший жених. Как он стонет под руками одного из её бывших сотрудников. Причем стонет по доброй воле, не в состоянии алкогольного опьянения или по принуждению. А вот хочется, чтобы знала! Чтобы зашла, увидела и была послана к чёрту и своему Родику, который уже даааавно летает на весьма специфичные встречи с Цвиллинги.
Но, всё же, почему только я должен получать удовольствие? У меня есть одна маленькая идея…
Переворачиваюсь вместе с Иваном, тоже лишённым любых атрибутов одежды, и усаживаюсь ему на пресс (охрененный, надо заметить).
— Дай мне сделать тебе приятно…
— Гил…
— Заткнись и не рыпайся!
Ты ведь не ожидал от меня такого? Даже не думал, что такое может произойти. Да и я хорош. Все, хана гетеросексуальности.
Пройтись по всем ударным точкам языком и пальцами, спуститься ниже, пройтись по груди, животу, спуститься ещё ниже, плюнуть на последний предсмертный всхлип гетеросексуальности и гордости, прикрыть глаза и доставлять удовольствие. Помнится, на мой язык ещё никто не жаловался….
Стонет. До чего же у него музыкальные стоны даже для моего уха, не привыкшего слушать из музыки ничего, легче Раммштайна. Даже не верится что всегда спокойный, уверенный в себе, вечно улыбающийся Иван может так развратно стонать. Я точно мало осведомлён о его прошлом….и плохо представлял «фронт работ», после которого мне фразы про «предмет гордости» как издевательство какое-то. Тем не менее, я стараюсь сделать так, чтобы он потерял голову…Его очередь, в конце-то концов! И не скажу, что получается у меня плохо.
— Хватит… прекрати… — меня насильно отстраняют. Пара резких движений и Брагинский с громким стоном валится на пол.
— Ну, уж нет… — ехидно усмехаюсь. – От меня ты теперь точно просто не отмажешься!
Опрокидываю его на пол, легко кусаю за шею. Мне приятно видеть, как ты теряешь нить здравомыслия от моих прикосновений. Я увлечен твоим ухом и не сразу чувствую, как руки скользят по бедру и тонкие пальцы проникают внутрь меня, заставляя выгнуться и застонать.
— Прости, но я только сверху… — ехидная усмешка, и вот опять я лежу на своём дорогущем паркете из чёрного дерева в позе препарированной лягушки.
— Да я и особо не надеялся на обратное, — главное – сохранить лицо! Ага…сохранишь его тут с таким охренительно опытным Брагинским….Так, надо спросить.
— Слушай, а сколько у тебя было до меня народу, а?
— Достаточно, но никто из них так и не смог сравниться с тобой.
— Ивааааан! – голос у меня злющий. – Иван, сколько?
— Девять, если меня не подводит память.
— Я хоть одного знаю? Хотя, по числу партнеров я тебя сиииильно обогнал.
— К счастью, нет. И я не хотел бы, чтобы ты их видел. Никогда.
— Не, ну а кому я буду бить морду за посягательство на то, что я считаю своим?!
— Я сам их не видел уже лет 15 и не желаю видеть.
— А что случилось-то?
— Я не хочу об этом вспоминать.
— Я не отстану… — захотелось, млять, потрепаться. Ничего, я добьюсь своего.
— Гилберт, я не хочу об этом вспоминать. Пожалуйста, не заставляй меня.
Грррр!!!!
— Вот только не говори, что те девять вышеупомянутых тебя силой брали! – блять, ну Байльдшмидт, сука, ты хоть раз будешь думать до того, как ляпать!?
— Именно так, — глаза Брагинского превращаются в два куска льда.
Мне, мягко говоря, себя удушить хочется прямо тут, не отходя от кассы, даже руки непроизвольно тянуться к горлу. Правда, я быстро пытаюсь что-то сообразить.
Резко подаюсь вверх, предприняв попытку, если не опрокинуть, так хоть усадить своего дорогого русского.
— Мне всего тринадцать было, — Иван сглотнул. – Они меня затащили в заброшенный медпункт и там…. По очереди…
— Вань…. – таки удаётся усадить его на многострадальную пятую точку и усесться сверху самому, прижимаясь как можно крепче и гладя по волосам. – Прости кретина, что полез не в своё дело…Мне стоило заткнуться сразу…А морду им я всё равно набью не сам, так Бервальда из берлинского филиала попрошу – от его взгляда кто угодно обсерется тихо и ноги сделает… — пытаюсь как-то приободрить, хотя сам нервно смеюсь и слёзы на глаза наворачиваются
— Успокойся. Теперь у меня есть ты, и я не хочу омрачать этот день воспоминаниями.
— Gib mir die Hand — ich bau dir ein Schloß aus Sand. Irgendwie, irgendwo, irgendwann. Die Zeit ist reif für ein bißchen Zärtlichkeit… Irgendwie, irgendwo, irgendwann… — я не могу понять, почему мне захотелось вот так вот петь как идиоту…Просто, показалось, что для него сейчас это нужные слова.
Брагинский прикрыл глаза, обнимая меня. Провел ногтями по спине, заставляя выгнуться, но, не прерывая песню. Я же только улыбаюсь. Замолкаю. Утыкаюсь носом ему в щеку и сам закрываю глаза.
— Надеюсь, ты меня понял….
— Понял…. – укус-поцелуй в шею. Сильные руки приподнимают меня, насаживая. Больно. Но не так, как тогда. Хочется упиться этой болью сполна, будто она даст мне перенять раны на его душе.
— Ich liebe dich. Думаю, на это твоего словарного запаса хватит… — жмурюсь и прижимаюсь крепче.
— Я ждал этой фразы…. Семь лет… — укладывает на спину и начинает размеренное движение.
— Охренеть… — а это все, на что хватает моего запаса. И от цифры, и от того, что он попутно вытворяет руками.
— Да… Я люблю тебя с того момента, когда ты начал работать в «Хетали», — царапаю ногтями паркет. Так, на словах концентрироваться, а не на пальцах.
— А я, идиот наивный, думал, что ты обо мне просто по-дружески заботишься на манер старшего брата….
— Я и стал для тебя старшим братом. Это максимум, который я мог себе позволить, — Брагинский горячо дышит мне в ухо.
— А…а на корпоративе, первом и последнем, когда я ТАК ужрался? А? Скажешь, приснилось?
— Так ты помнишь?
— Вспомнил не сразу...и с пинка Франца.
— Этот ловелас хотел тебя поиметь…. В тот день, — ага. А в итоге — имеет Ваня. Сейчас.
— Ну…тогда ему достался бонус в виде обожравшегося какими-то таблетками Роди….. – вот это жалко было пропустить!
— Это я ему всучил эти таблетки, чтобы отомстить.
— За что отомстить?! – не понял…
— Да хоть бы за то, что они успели перепихнуться с Лизой, пока ты спал.
— Уже как-то похуй….И вообще, нашли о чём говорить! Самое время на потрыдеть!
— Действительно, — Иван начал буквально вколачиваться в меня, лишая возможности внятно говорить. Своооолочь. И в угол же попал, в нужный. Уххх….Так….главное, не потерять сознание…
Главное не сойти с ума.
Ведь это так просто.
Именно сейчас.
Именно сейчас, когда любое прикосновение отзывается словно электрическим разрядом по всему телу.
Когда со всей возможной нежностью шепчут признание в любви.
Когда все стало на свои места.
Когда понимаешь, что так и должно быть с самого начала.
Когда видишь, что чувство переполняет через край….единственное верное сейчас, что можно сказать:
— Я люблю тебя….Люблю….