Автор: Бикочу
Персонажи: Россия, Пруссия, мельком весь Союз.
Жанр: ангст
Размер: мини
Рейтинг: G
Дисклаймер: отказываюсь.
От автора: писалось по заказу Iambang, которая хотела примерно такую штуку.
Саммари: Распад СССР
читать дальшеРоссия мягко улыбался и смотрел на раз за разом открывающуюся и закрывающуюся дверь. Точнее, открывающуюся, чтобы закрыться. Спины. Улыбки, шальные глаза… Свобода, радость… Пустота. Одиночество. У Ивана Брагинского не получалось мыслить адекватно, только вот так, отдельными фразами и понятиями. Почему-то ему казалось, что сложи он в целое предложение «они», «ушли», «ты», «теперь» и «один», то сердце просто разорвется.
Он стоял в коридоре и наблюдал, как один за другим покидают их бывший общий дом те, кого он считал своей любимой семьей. Вот поправляя очки и сдержанно улыбаясь вышел Эстония, крепко сжимая в руке портфель с документами – конечно, подписание суверенитета… Вот, оскалив зубы, намеренно громко хохоча и хлопнув дверью вышел Латвия. Интересно, он подрастет когда-нибудь или останется таким же маленьким? Вот, не оглядываясь, выбежал Литва… « - Польша, Польша, я вернулся!» - по крайней мере, он постарался, чтобы этот разговор никто не услышал, и кто виноват, что Иван тогда просто проходил мимо? Пожалуй, он был единственным, кого Россия отпускал с пониманием и светлой печалью. Ведь уходил Торис не от кого-то, он уходил к кому-то.
Сестры ушли одновременно. Помялись в дверях, Наталья что-то сказать хотела… Ольга ее только за рукав потянула, она расплакалась, да и у старшенькой глаза на мокром месте были… Хорошие они, как там в одиночку справляться-то будут? А вдруг обидит кто, а защитить и некому… Дверь снова открылась и закрылась, в доме стало тихо.
Иван лег на пол и закинул руки за голову. Белый потолок. Ему казалось, что если сейчас этот потолок рухнет на него, то на нем останется отпечаток застывшей улыбки. Посмертной маски. А он так и останется лежать, погребенный под грудой обломков и все так же будут улыбаться неизвестно чему холодные мертвые губы. В принципе, это совершенно не разнилось с его нынешним моральным состоянием. Хотя, в отличие от того же Франциска, он не боялся, что небо – в данном случае, потолок, упадет ему на голову. Главным страхом России всегда был холод. Но там, где одиночество, холодно всегда.
Бивший в окно ровный белый свет заливал огромную комнату, еще утром наполненную голосами, а сейчас пустую и заставляющую сжиматься от такой же гигантской тишины, и выход в коридор, где и лежал Россия. Подлая память услужливо подкинула картины общего прошлого, щедро сдабривая их личными иллюзиями Ивана, от чего те становились еще более идиллическими.
Вот играющие в «города» Латвия с Литвой - развалились на диване, пьют чай и громко смеются, а Эстония, которому помешали разгадывать кроссворд, деланно хмурится и грозит им пальцем.
Шарф Оленька подарила… И ничего, что попросила за это Киевскую Русь, для нее не жалко. Не замерзла бы сама только.
Наталья… маленькая, красивая, всегда такая серьезная – думала, если будет так себя вести, то понравится любимому братику и тот женится на ней. Глупенькая. Разве мог он жениться на сестренке?..
Дверь снова громыхнула.
- Лежишь? – раздался сверху хмурый голос и над Иваном, уперев руки в бока, навис Гилберт Байльшмидт, красноглазый альбинос Калининград, победитель в номинации «самый отвратительный характер» да и просто очень тяжелый случай. Очень – потому, что самым тяжелым все-таки был и остается Америка. Но такое уже не лечится.
Улыбка стала еще шире, фиолетовые глаза распахнулись. Иван резко поднялся, похлопывая себя по карманам, и извлек из складок пальто короткую цепочку с тускло поблескивающим на ней черным тевтонским крестом.
- Немножко забыл. Раз уж сегодня такой день… - растерянный голос и чуть подрагивающая рука, протягивающая крест. Перед глазами Ивана поплыли круги, он пошатнулся, видя, как Байльшмидт, словно завороженный, наблюдает за возвращаемой собственностью. Вправо-влево. Как маятник в руке качается. Останься. Язычок нервно и быстро скользнул по резко пересохшим губам, а в алых глазах загорелся такой знакомый огонек долгожданной свободы. Россия мысленно усмехнулся – нет, не похож Гилберт на прибалтов. Он хуже. Маятник качается, рука подрагивает. Не останешься, точно. Рука Байльшмидта резко выбросилась вперед и выхватила крест. Кривая ухмылка.
- Я передам привет Райвису, - церемонный поклон и вскинутая в прощальном жесте ладонь. – Шарфик береги.
Дверь открылась и снова закрылась. Россия не сразу сообразил, откуда перед глазами столько черных точек. А потом понял, что забыл вздохнуть. И резко сел на корточки, обняв себя руками. Он судорожно хватал ртом воздух, посмеивался, скулил… В стену полетела подаренная Олей на один из Дней Рождения большая напольная ваза.
Резко распахнувшаяся дверь заставила Ивана разразиться очередным приступом нервного хихиканья вперемешку со слезами.
- Передавать привет ходил?
- Да, блин! – разъяренный Байльшмидт мгновенно оказался рядом и отвесил Брагинскому звонкую оплеуху. Голова Ивана мотнулась в сторону, пушистые русые волосы паутинкой прилипли к мокрым глазам. – Ты, скотина, еще раз приравняешь меня к этим своим ненаглядным прибалтам, я тебе голыми руками шею сверну! – Пруссия рычал и шипел, а Россия никак не мог взять в толк – в чем же он, собственно, провинился? Ведь Гилберт так хотел свободу…
- А ты же ушел? – непонимающий взгляд и полное отсутствие системы в голове.
- Да простит меня Дева Мария, - перекрестился Гилберт, поцеловал уже надетый крест и, размахнувшись, заехал России в челюсть. Не дожидаясь, пока тот сообразит, что же сейчас произошло, Байльшмидт сгреб его за шиворот, перехватил поудобнее и потащил волоком к столу. Иван схватился за душивший воротник, засучил ногами по полу и захрипел, но немец держал крепко.
- Пей! – Гилберт схватил фляжку со стола и практически насильно начал вливать ее содержимое в рот России. Иван задыхался, сплевывал, половина проливалась на одежду… - Пей, я сказал!
- Гилберт! – с мольбой.
- Заткнись, болван, и пей!
Сколько водки осталось на одежде, сколько выпил Иван, сколько пролил на пол Пруссия… Фляжка была закинута в дальний угол, Ивана трясло, как в лихорадке, он судорожно вцепился руками в Байльшмидта, не то плача, не то смеясь…
- Не прогоняй меня. Захочу – сам уйду, - он крепко прижал к себе Россию.
- Ааааааа!!! – истерика Ивана достигла своего пика, он сорвался на крик, и обнимающий его Байльшмидт зажмурился, не переставая поглаживать его одной рукой, а другой закрывая России глаза.
- La-le-lu, nur der Mann im Mond schaut zu, - слегка подрагивающий и неуверенный голос Пруссии и немецкая речь заставили Ивана замолчать и прислушаться.
- Wenn die kleinen Babies schlafen - drum schlaf' auch du, - теплое дыхание на шее, и кто-то рядом, кому он, изверг Брагинский, был, оказывается, еще все-таки нужен. Усмешка на тонких губах. – Запад когда маленький был… - он махнул рукой, как будто это все объясняло и, повинуясь внезапному порыву, поцеловал Ивана в макушку. – Я с тобой буду.
La-le-lu,
vor dem Bettchen stehеn zwei Schuhе,
die sind genau so muede,
gehеn jetzt zur Ruhе,
dann kommt auch der Sandmann -
leis' tritt er ins Haus,
sucht aus seinen Traeumen
dir den schoensten aus.
La-le-lu,
nur der Mann im Mond schaut zu,
wenn die kleinen Babies schlafen -
drum schlaf' auch du
vor dem Bettchen stehеn zwei Schuhе,
die sind genau so muede,
gehеn jetzt zur Ruhе,
dann kommt auch der Sandmann -
leis' tritt er ins Haus,
sucht aus seinen Traeumen
dir den schoensten aus.
La-le-lu,
nur der Mann im Mond schaut zu,
wenn die kleinen Babies schlafen -
drum schlaf' auch du